Виссарион Саянов - Небо и земля

— Я шире говорю, о человеческом характере вообще…

— Истина в другом: надо людей принимать такими, какие они есть…

— И прощать им плохое?

— Вот уж прощать ничего не надо. Надо делать людей другими… помогать им расти… Я замечаю, как вы с Тентенниковым сейчас живете, — прежней дружбы у вас нет. Он над вами посмеивается, потому что вы не такой удачливый, как он, и ему на радостях, после первых успехов, кажется, что теперь он на самые первые места в мире выйдет. Душа у него широкая — потому и надежды большие. Но вот пообломает его жизнь, увидит он, что тяжело теперь рабочему человеку приходится, если он может рассчитывать только на свой труд, — и от нынешнего зазнайства в нашем волжском богатыре ничего не останется. И самому ему стыдно станет тогда, что над вами посмеивался и нос задирал…

Победоносцев хотел было возразить Быкову, но летчик вынул из кармана часы и озабоченно покачал головой:

— Заговорились мы, а ведь нам нужно еще успеть к Загорскому. У него собираются сегодня. Я прощаюсь пока с вами, Делье, а вечером буду ждать в гостинице. Кончайте свои домашние дела, помните, завтра мы уезжаем. Надо подготовить аэроплан к перевозке…

— Я вас завтра пойду провожать… — сказал Победоносцев.

— Нет, нет, не надо! У меня уж очень много будет хлопот перед отъездом. А вот на Руси, как приедете, сразу меня отыщите. Рад буду…

Они наняли автомобиль и через двадцать минут уже подымались по лестнице в номер Загорского.

Тентенников пришел к Загорскому рано и сразу же затеял жестокий спор с хозяином. Медленно, неслышно ступая по ковру, Загорский ходил из угла в угол и тихим, спокойным голосом опровергал спорщика. Хоботов сидел в стороне и курил.

Поздоровавшись с новыми гостями, Загорский продолжал прерванный их приходом спор с Тентенниковым.

— Заводов авиационных у нас пока нет, придется жить на покупном, а как тут приходится покупать, я бы мог вам порассказать. Здешние авиационные промышленники боятся, что мы сумеем в России строить свои самолеты. Они хотят, чтобы мы зависели от западных авиационных заводчиков. Без работ русских ученых самолеты не могли бы подыматься в воздух. Первый самолет в мире создал питерский офицер Можайский. Но как замалчивает русские изобретения мировая пресса, — порой читаешь и кулаками со злости машешь…

— Я так понимаю… — сказал Тентенников. Он сидел на самом краешке стула и искоса поглядывал на Загорского. — Я так понимаю, что как только заведем авиационные заводы, сразу немецкие промышленники станут акции скупать.

— Не понимаю, о чем мы спорим! — воскликнул Загорский. — Ведь и я о том же говорю.

На круглом столе был накрыт чай. Связка румяных баранок лежала в плетеной хлебнице.

— Что ж, — сказал Загорский, — приятно здесь чай попить с баранками — мне их с оказией из Питера привезли.

Тентенников сел рядом с Победоносцевым, прищурился и положил руку ему на колено.

— Глеб Иванович, так-то, Глеб Иванович… До скорого, значит, свидания…

— Господа, — сказал Загорский, отхлебывая чай из большого стакана с затейливой гравировкой, — сегодня большинство из вас прощается с Парижем. По долгу моей службы я не обязан был помогать вам, но так уж случилось, что каждый из вас, приезжая во Францию, прежде всего приходил ко мне… Я хочу сказать, — он прищелкнул пальцами и посмотрел на Быкова, — как вы порадовали меня своими успехами. Трудно приходится рабочему человеку за границей. Был интересный один человек, чудесный русский изобретатель. Лет двадцать назад он приехал во Францию, привез чертежи летательной машины, построить которую надеялся в Париже. Приехал во Францию, не зная ни слова по-французски, чуть не к самому сердцу прижимая свои чертежи, и все-таки их у него выкрали, а самого, из-за плисовых шаровар и косоворотки, почему-то приняли за шпиона и чуть не повесили… Неприятные были у него приключения. А в наше время… Зато Михаил Ефимов показал, что русские летчики умеют брать первые призы на самых трудных соревнованиях.

— Мне тут большие рекорды сулят, а никак не отвертеться от Левкаса, — сказал Быков. — Теперь бы еще два месяца — и мы с Михаилом Ефимовым на всех состязаниях два первые места поделили бы…

— Как в Россию хочется! — вздохнул Тентенников. — И, к слову сказать, теперь одна только дорога и есть — напрямик к славе. Зачем мы этому делу учились, если заработка не будет?

Быков удивленно посмотрел на него.