Виссарион Саянов - Небо и земля

— Вот и надо его отпустить поскорее…

Тентенников рассказал о своей беседе с мсье Риго, о подозрительных посетителях его квартиры, о прямых угрозах француза советскому государству, о вчерашней ссоре.

Выслушав рассказ Тентенникова, комиссар сказал:

— Спасибо вам большое, товарищ! Я уж сам обязательно займусь этим человеком. А вас буду ждать завтра, — тогда мы и вторую машину на вокзал отправим…

Распрощавшись с комиссаром, Тентенников направился на розыски отца Быкова.

Старик обрадовался Тентенникову и на радостях предложил сходить в баньку; теперь-то и в бане вымыться трудно, но знакомый банщик пропустит вне очереди с черного хода, и можно будет грязь дорожную смыть перед новой дорогой.

— Опять же вошь появилась, — вздохнул старик, — ползет с человека на человека, и вывести её невозможно. Я, конечно, средствие одно знаю, да неведомо, всякому ли годится. Мне думается, помогает. Надо к гайтану, рядом с крестом нательным, ладанку привесить, а в ладанке той мяту зашить. Страсть как вошь мятный запах не обожает!

— Эх ты, — вздохнул Тентенников, — да у меня уже, почитай, лет двадцать нательного креста нету…

— Я тебе раздобуду крепкий гайтан, — услужливо предложил старик. — Ты и поноси, попробуй! Пойдем, что ли, в баньку?

Тентенников согласился, и старик тотчас же разыскал тоненький плетешок в заветной шкатулке. К плетешку он привязал ладанку с мятой и, протянув свой дар Тентенникову, хитрю прищурился.

— Только учти, — предупредил словоохотливый старик, — от головной вши ладанка не спасает…

Ваня посмеивался над стариком, но тот и не думал обижаться; и в мыслях не было у него, что Ваня не верит замысловатому объяснению. Просто смешлив по молодости лет, а от смеха кость ширится и горло грубеет, стало быть, и хорошо, раз смеется: у плаксивых ребят всегда простуда в кости…

Ваня остался дома чай собирать, а старик повел Тентенникова в баню; на Маросейку. Банщик и точно был хорошо знаком со стариком и даже повеселел, увидев гостя.

В бане было жарко и дымно, — рота красноармейцев, для которой истопили баню, внезапно, прямо из раздевалки, отправилась на фронт, и в пустом предбаннике теперь не было никого, кроме самого банщика.

— Не иначе, как подвезло вам, — доверительно сообщил банщик. — Теперь баню топим редко, так, поверите ли, по полсуток люди в очереди стоят, часа своего дожидают… И париться будете? — спросил он, подходя к Тентенникову.

— Обожаю, — ответил летчик.

— Сегодня обижаться не будете: жарко протоплена банька.

Он все поддавал да поддавал пару, и на самой верхней ступеньке полка стало по-настоящему жарко. Старик только кряхтел да охал.

— Ты мне спину потри, — попросил он, протягивая Тентенникову жесткую круглую щетку.

— Да что ты? — удивился Тентенников. — Такой щеткой лошадей скрести можно, а человеческая кожа не вытерпит…

— Терплю, терплю, — скороговоркой проговорил старик, — у меня кожа дубленая — жестче подошвы.

Он уперся руками в скамейку и терпеливо ждал, пока Тентенников мылил щетку.

— Не больно? — спросил Тентенников, проведя щеткой по костлявой стариковской спине.

— Я человек неломливый, спеси у меня нет, — важно ответил старик, и Тентенников, изловчившись так, что, казалось бы, еще немного, и до самых мышц была бы снята кожа с этой упрямой спины, провел щеткой по лопаткам.

— Сын мне говорил, будто ты очень силен, — язвил старик, — а ты против наших маросейских да сандуновских банщиков никуда не годишься: руки слабы.

Тентенникова злило всякое сомнение в его силе, и, швырнув щетку, он сердито сказал:

— Тогда сам себе спину три, я тебе не помощник.

Старик тоже обиделся и замолчал, хоть и трудно ему было пять минут провести молча. Они оба мылись шумно, разбрызгивая мыльную пену по ступенькам, и только кряхтели, когда особенно душно становилось на полке.

В бане послышались голоса, захлопали двери, задребезжали задвижки и стекла, и старик, сощурившись и вобрав голову в узкие плечи, скосил глаза на Тентенникова.

— Шумят, — неопределенно протянул он.

— Точно, шумят, — отозвался волжский богатырь, растирая мочалкой могучие плечи. — Да и как не шуметь: русский человек молча мыться не любит.

Старик сидел не шелохнувшись; какая-то странность в банном обиходе смущала его…

— Посмотрел бы ты, что ли? — прислушиваясь к доносившимся звукам, попросил он Тентенникова, боязливо отодвигаясь к самому краю полка.

— Сами придут, — сказал Тентенников.