Виссарион Саянов - Небо и земля

В большом дубовом шкафу хранилась у Риго скляночка с коньяком.

За коньячком они разговорились.

— Куда вы теперь собираетесь? — спросил Риго, пощипывая свои волосатые уши.

— На фронт еду, — строго ответил Тентенников, вспоминая о поручении Быкова и недавних спорах с приятелями.

— Пробираетесь к своим?

— Да, собираюсь, — ответил Тентенников, сжимая кулаки. — Столько обид накопилось, что здесь не хочу оставаться, на фронт рвусь.

Риго отставил рюмку и, не скрывая своего сочувствия, медленно проговорил:

— Понимаю вас, очень хорошо понимаю…

— Скучно в тылу, вдалеке от настоящего дела, — продолжал увлеченный собственным красноречием Тентенников. — То ли дело на фронте! Я так полагаю: раз начал летать, так уж и летай до конца, пока не разобьешься.

— О, это и моя идея! — воскликнул восхищенный Риго. — Я с вами согласен.

— Тут делать нечего. Старому фронтовику грешно в тылу оставаться в военную пору, а на юге такая свара идет, что и в два года, пожалуй, не расхлебаешь.

— В два года? — задумался Риго. — Нет, вы ошибаетесь. Не пройдет и двух месяцев, как все разрешится. Я ведь обо всем осведомлен.

На лестнице послышались шаги: кто-то постучал в дверь. Риго прислушался, перевязал галстук, но открывать дверь не пошел и только пробормотал устало:

— Очень беспокойное время… Даже пообедать спокойно не удается, то и дело звонят какие-то люди: из домкомбеда, из милиции, но я не выхожу открывать им.

Тентенников принялся было рассказывать о своих петроградских похождениях, но комната наполнилась протяжным звоном, и оба собеседника невольно вздрогнули.

— Тешит себя, как плохой соловьишка, — вздохнул Тентенников, — а мне, поверите ли, и дня бы с подобным звонком не выдержать: дребезг такой, окна дрожат!

После короткого перерыва звонок раздался снова. Риго не вытерпел: выбежал в переднюю и сердито спросил, по какому делу его беспокоят.

Тентенников не прислушивался к беседе Риго с нежданным посетителем, приметил только, что в открывшуюся дверь просунулось одутловатое лицо с редкой, точно выщипанной наполовину бородкой, и сутулый человек, небрежно вскинув руку навстречу Риго, прошел по коридору в соседнюю комнату.

Риго вернулся, застенчиво улыбаясь, и сразу же продолжил прерванный разговор:

— Быстрее все кончится, чем вы предполагаете, — сказал он, морщась, — через два месяца, уверен я, вы вернетесь снова в Москву.

«За кого он меня принимает? — подумал Тентенников, пораженный самоуверенным тоном Риго. — Неужто за белогвардейца, собирающегося удрать из Москвы?»

Риго смотрел на Тентенникова холодными, спокойными глазами и обстоятельно доказывал, что пресловутая русская душа, о которой так часто толковали во французских довоенных газетах, и на самом деле сложна до чрезвычайности. Он много говорил о русской беллетристике, о её загадочных героях, об их непостижимых иностранцами душевных терзаниях и самых странных, не оправданных обычной логикой, поступках и не преминул привести в пример русских летчиков, бывших во Франции.

— До тех пор пока не приехали русские, я был совершенно спокоен. Все было предусмотрено. Среди моих учеников были люди смелые, были и трусы, были и посредственности. Иные садились на место пилота с таким же спокойствием, с каким выбирали стул в парижском кафе, но таких неожиданностей, как с вами, русскими, у меня никогда не было…

Он помедлил и, не сводя глаз с Тентенникова, укоризненно промолвил:

— Разве можно забыть, как вы сами начали свою летную жизнь, мсье Ай-да-да? Такого до вас не бывало: сесть впервые в аэроплан и сразу же полететь… Вы невоздержанно храбры, и не вы один, почти все ваши приятели… Мне легче понять то, что происходит у вас, только потому, что я с вами работаю уже столько лет…

«К чему он гнёт свою линию?» — мучительно думал Тентенников. Ему начинало казаться, что пройдет еще несколько минут, и Риго предложит ему сделать что-нибудь необыкновенное, до сумасшествия неожиданное: ну, удрать, что ли, на самолете во Францию, или вступить в какой-нибудь белогвардейский отряд, или просто затеять необычайную спекуляцию — перепродать бензин какому-нибудь большому гаражу в Москве.

— А пока, что же, пока вы правильно делаете, — проговорил Риго, — бегите на юг, скрывайтесь, здесь делать нечего! Москва с каждым днем пустеет и становится совсем скучной, — проговорил он наставительно, снимая галстук и расстегивая воротник, словно его душила астма. В голосе его появилась неприятная хрипота, одышка, и он осторожно вскидывал голову кверху, стараясь вобрать больше воздуха в легкие.