Виссарион Саянов - Небо и земля

Вот дождалась она перемены, исполнилось негаданное, а его уже нет в живых, и она ходит в театры, ездит по ресторанам с другим человеком, который смотрит на неё так же, как смотрел когда-то Загорский, и так же влюблен, должно быть, как был влюблен её погибший муж.

Его уже нет в живых, а она так же молода и хороша, как прежде, и живет, и смеется порой, и забывает иногда на целые недели о Корнее Николаевиче…

Та жизнь, которая была у неё до войны, ушла и никогда не вернется снова. Не вернутся больше встречи на вокзале, когда приезжал он из Москвы или из Пскова, где жила его старая мать. Лена встречала его зимой на перроне, и он улыбался, протирая пенсне, добрыми близорукими глазами смотрел на неё, говорил тихо и ласково:

— Вот и приехал старый Менелай, милая моя Елена…

Не вернутся утренние часы, когда они сидели рядом, пили чай и он ей рассказывал что-нибудь из своих старых наблюдений. Как и Быков, он был человеком бывалым, много видел, и она только ахала, узнавая от него, как много интересных встреч и случаев бывает в человеческой жизни…

Что осталось после него? Любимые книги; исписанные вкривь и вкось блокноты; пестрый халат, который он надевал после ванны; ночные туфли; старое пенсне; фотографии; но во всем этом не было того, что казалось бы ей следом прожитой жизни. Она жалела, что не было у них детей. Впрочем, трудно было бы расти ребенку без отца, — ведь и у них, у Победоносцевых, несуразно сложилась жизнь потому, что они выросли без матери.

Может быть, именно потому, что так тяжело сложилась семейная жизнь Глеба, отец стал ласковей с сыном, больше стал жить его заботами и волнениями, — в судьбе Глеба находил он сходство со своей жизнью… О Глебе и Наташе часто говорила она с Быковым. Ей почему-то начало казаться, что, говоря о чужой судьбе, он намечает правила жизни, которую будут вести они сами…

Спроси её кто-нибудь, как относится она к Быкову, — обязательно сказала бы, что он ей нравится очень. Но можно ли любить такого — до сих пор понять не могла.

Было в нем что-то непохожее на людей, среди которых росла Лена. Нравилась грубоватая прямота его, смелость, уменье просто и легко разговаривать с людьми, самостоятельность суждений, спокойная уверенность в правильности избранного пути. Но то, как он смотрел на неё тогда, в театре, пугало Лену, и в такие минуты ей не хотелось думать о нем.

Назавтра было воскресенье. Они сговорились вместе пойти в Петропавловский собор.

Быков пришел точно к двенадцати, как обещал, принес цветы, но стеснялся поднести свой подарок и ходил по комнате, не выпуская из рук букета.

Лена пошла в соседнюю комнату переодеться. Когда она вернулась, Быков по-прежнему стоял у стола с букетом в руках, нерешительно поглядывая на вазу для цветов.

— Что же вы держите его? — спросила Лена. — Неловкий какой, право…

— Словно жених, — ответил Быков, но, поглядев на строгое лицо Лены, понял: насчет жениха зря сказал. Лена сразу стала молчаливой, неприветливой — так и слова не сказала ему, пока шли они под мелким моросящим дождем по скользкому тротуару. На остановке трамвая Быков осмелился, наконец, спросить:

— Почему вас, Елена Ивановна, так Петропавловский собор заинтересовал?

— А вы ничего не знаете?

— Ровнехонько ничего…

— Тогда вам рассказать надо. У северных дверей Петропавловского собора гробница императора Павла.

— Которого удавили? — осведомился Быков.

— Павла Первого, — строго ответила Лена. — И вот туда паломничество началось. Я давно об этом слышала, солдаты выздоравливающие из нашего госпиталя говорили. Делать им нечего — целый день по городу шляются, новости приносят.

— Зачем же нам отправляться в паломничество? Мы-то ведь с вами в бога не веруем и чудес не ждем.

— Конечно, не верим, а все-таки посмотреть интересно…

Они пришли неудачно: паломников не было, только старушка какая-то усердно молилась, став на колени перед гробницей. Увидев Быкова и Лену, старушка подошла к ним, тихо спросила:

— Про число шестьсот шестьдесят шесть слышали, господин офицер?

— Ничего не слыхал! — чистосердечно признался Быков.

— Знак тайный, апокалипсический, — сказала старуха. — И будет отныне шестьсот шестьдесят шесть месяцев мору и гладу…

Они обошли собор, постояли недолго перед гробницей Петра и стали советоваться, куда теперь поехать.

Быков посмотрел на часы.

— Поедемте, Елена Ивановна, на Стрелку. — И они поехали на острова.

Прошло четыре дня. Работник Петроградского комитета большевиков, которому Быков передал письмо Николая, пообещал подготовить литературу к отъезду летчика в конце недели. На заводе Быков еще не был, — без Хоботова нельзя приступать к приемке, а тот задержался в Москве и обещал вернуться в Петроград только в понедельник на следующей неделе. Казалось бы, можно отдохнуть в это время, и все же каждый день занят, каждый час расписан: то он ждал Лену на тихой улице в Песках, то встречался с ней на тенистой дорожке в Летнем саду, то они ездили в Петергоф, то ходили в театр. И возвращаясь вечером в темный, гнилью какой-то пропахший номер гостиницы, Быков радостно думал о новой встрече, о завтрашних беседах, о том, как будут они ходить по набережной, болтая всякий вздор, и как будут они вместе до позднего вечера.