Людо Зубек - Доктор Есениус

Только теперь, когда начали говорить о положении народа и о возможностях увеличить его боеспособность, слово взял Есениус. Он говорил о нужде, которую видел в Верхней Венгрии, и о надеждах, которые народ возлагает на результаты войны.

— Я врач и при исполнении своего долга встречаюсь с бедностью весьма часто, — говорил он. — Но я стараюсь поддаваться не сочувствию к тем, горе которых я каждодневно наблюдаю, а изо всех сил стремлюсь уменьшить это горе. Если мне удается это, я радуюсь. Если же нет, я подчиняюсь воле божьей, посылающей нам муки. Но, благородные господа, существуют не только те страдания, которые посылает нам промысел божий и против которых мы бессильны. Есть страдания, которые причиняют нам люди. И против этих страданий можно и должно воевать. Нужно многое изменить. В Венгрии король Габор Бетлен много обещал и много начал уже осуществлять. Надо бы обратить внимание его милости короля Чехии на это обстоятельство и напомнить ему о том, что нужно для пользы людей нашего королевства.

Пан Вилем из Роупова смотрел на пана из Годейова с удивлением и упреком. От себя говорит Есениус или от имени всего посольства? Пан Смил из Годейова только пожал плечами. Жест этот должен был означать, что Есениус ничего не сообщал ему о своем выступлении и говорит только за себя.

Чернембл одобрительно кивал Есениусу, и его взгляд говорил: «Вот видите, он подтверждает мои слова».

Верховный канцлер больше не морщился; он ответил Есениусу язвительно:

— Мы весьма благодарны вашей магнифиценции за то, что вы ознакомили нас с вашими взглядами врача на положение в нашей стране. Но если ваша магнифиценция не может предложить лекарства от упомянутых вами недугов, нам придется принимать решение без учета требований вашей науки. С сожалением должен констатировать, что военный совет не может воспользоваться предложениями его магнифиценции доктора Есениуса, поскольку… как бы это выразиться… они непосредственно не связаны с посольством. Не желает ли кто-нибудь из членов посольства дополнить сообщение пана Смила из Годейова?

Никто не ответил. Для чего? Все существенное сказал уже пан из Годейова — кто пойдет против ветра? Ответ канцлера, хотя и вежливый, был, в сущности, окриком.

Радость от успешного посольства сменилась в душе Есениуса горечью и печалью. Все шло по старой, привычной дороге, и все попытки как-то повернуть события наталкивались на скалу себялюбия знати и безразличия ее к интересам общественным.

Лавина неслась уже так стремительно, что не было силы ее остановить.

Над Прагой опустилась ночь. Страшная ночь, полная злых предчувствий. Рассудок еще не постигает их, но душа, томящаяся в тоске, уже предчувствует. Это острая боль в сердце, которую суеверные люди чувствуют при появлении кометы, а трусы — когда приближается гроза. Ночь кажется еще страшнее оттого, что опасность еще только приближается и неизвестно, как она велика, и поэтому она кажется неизмеримой.

Такова была ночь с 8-го на 9-е ноября — после битвы при Белой Горе.

В Праге знали уже, какой разгром постиг после полудня армию повстанцев всего за несколько миль от города. Тысячи солдат, бежавших с поля боя, явились в Прагу и разместились в ней, как будто речь шла о каком-то случайном привале. Что армия разбита, видно было по тому, как приходили в Прагу наемники — поодиночке, беспорядочными группами, сборными отрядами. Офицеров нигде не было видно. Солдаты оказались предоставленными самим себе. Жители Праги хорошенько не знали, союзное ли войско заняло Прагу или же неприятельское. По повадке солдат узнать это было невозможно.

Они приходили, покрытые грязью, — накануне лил дождь, и распаханные поля в окрестностях Праги совсем размокли, — солдаты были совершенно без сил, но на удивление веселые, словно не было никакого поражения. Фортуна — капризная ветреница, раз улыбнется одному, раз другому. Вот теперь она улыбнулась императорской армии. Но что из того? При первом же удобном случае она опять улыбнется им. Возможно, даже завтра. Если им прикажут защищать Прагу, они будут ее защищать. Ведь за это им платят. Собственно, с платой не все в порядке: уже полтора года они вовсе ничего не получали; правда, когда началось возмущение, им заткнули глотки малой толикой. А раз и пословица говорит: «Каков Ян, таков ему и кафтан», ясно, что солдатам не очень хотелось воевать. Да и за что воевать? Война — их ремесло; кто больше платил, за того и для того они воевали; немцы, венгры, валлоны, французы, сербы, румыны — кого тут только не было! Горстка чехов и особенно храбрых мораван, которые пали недалеко от поместья Звезда все до последнего, не могли своим самоотверженным примером воодушевить остальных солдат.