Людо Зубек - Доктор Есениус

— То же самое думал и я, — сказал Есениус. — Но, когда я вспомнил, что читал в этих новых описаниях путешествий и что слышал от самих путешественников, я ничего не мог припомнить о людях, тело которых устроено иначе, чем наше. Люди отличаются лишь цветом кожи, ростом и строением лица. Что касается животных, то я допускаю, что на свете есть много таких, о которых мы и не помышляем. Например, в императорском зверинце имеются страусы. Если бы мы их не видели собственными глазами, мы не поверили бы, что такие могут существовать. Или, например, чучело крокодила в императорских коллекциях…

Бахачек хмуро глядел на своего друга. Он признавал, что, по существу, тот прав, но…

— Если к каждому научному произведению мы будем подходить с сомнением, не расшатаем ли мы столпы, на которых зиждется все человеческое знание? Мы лишимся тогда самой крепкой своей опоры. Чего же мы, в таком случае, достигнем?

— Мы приблизимся к правде, — задумчиво ответил Есениус.

Бахачек быстро встал и принялся ходить по комнате. Разговор с Есениусом так его взволновал, что он не мог усидеть на месте.

— Я мог бы вам на это ответить вопросом: что такое истина? Что это, постоянная, неизменная величина? Нет. Каждая эпоха признает свою истину. Древние исповедовали науку Птоломея, Гиппократа, Галена. Сегодня мы исповедуем учение Коперника, Везалиуса, да и многих других, потому что они представляют научные истины нашего века. Разве мы знаем, за какую правду будут биться поколения, которые придут после нас?

Бахачек остановился перед Есениусом и посмотрел на него в упор.

Но Есениус отвечал ему немного насмешливо:

— Наука минувших времен теперь многих уже не удовлетворяет. Например, студента, о котором я вам говорил. Он уже полон сомнений. И его сомнение — это творческая сила, которая должна перейти и к нам.

— Так что же я должен делать? — взволнованно воскликнул Бахачек.

— Я думаю, так, как мы комментируем Гиппократа, Галена, Разеса и Авиценну в медицине, Аристотеля — в философии, именно так мы должны поступать, преподавая и другие науки. Растет новое поколение, которое не удовлетворяется тем, что удовлетворяло нас.

— Значит, мы должны капитулировать перед неуважением молодых к вечным истинам?

— Я бы не называл это неуважением, но силой сомнения. Не будем закрывать глаза на эту бунтующую силу, потому что и нам она может принести немало пользы.

— А авторитет университета? Уважение студентов к профессорам?

Есениус посмотрел на Бахачека и медленно ответил:

— Авторитет университета тем больше, чем больше нового он вкладывает в головы своих студентов. И тут не прогневайтесь на меня за искренность — наш университет в настоящее время не на первом месте. Что же до уважения студентов к профессорам, то оно пропорционально знаниям, которые они получают от них. Мы же не каменные идолы, а люди, которым не чужды чувства и мысли наших студентов. И не будем открещиваться от сомнений, которые мучают наших учеников. Подумайте об этом. И поверьте мне, это совсем не повредит университету.

Зимний вечер.

От окон дует, и Есениус придвинул стул к камельку. Дрожащее пламя в закопченном очаге не в силах согреть всю комнату. Стены дышат холодом.

На столе Есениуса — славные творения Андреаса Везалиуса, личного врача императора Карла V и испанского короля Филиппа II: «Семь книг о строении человеческого тела». Он перелистывает страницы, и взгляд его останавливается на рисунках Калькаро, ученика великого венецианского живописца Тициана. До сих пор еще никто не изображал человеческое тело так наглядно и точно. Для создания этого произведения объединились два мастера: искуснейший хирург и прекрасный художник. Везалиус анатомировал, а Калькаро рисовал. А врачи, глядя потом на рисунки Калькаро, не верили собственным глазам: ведь эти рисунки опровергали древние авторитеты! Например: человеческая печень изображалась состоящей только из двух долей, а не из пяти, как учил Гален. И это не было ошибкой художника. Рисунки Калькаро лишь подтверждали то, о чем писал Везалиус. Свыше двухсот ошибок в учении Гиппократа и Галена. Да ведь это богохульство, безбожие — низвергать старые идолы! Молодое поколение восхищалось Везалиусом, боготворило его, но старые ученые призывали на его голову все громы и молнии. Что же удивительного, если известный профессор Сорбонны, учитель Везалиуса Жак Дюбуа, назвал его сумасшедшим.

Открытая книга лежит перед Есениусом, но его взгляд оторвался от рисунков и блуждает по стене, на которой играют отблески света и причудливые тени от горящей свечи.