Людо Зубек - Доктор Есениус

Он пытался задобрить ее дорогим подарком — купил ей золотую цепь с бриллиантом. Она поблагодарила, но не обрадовалась. И не надела украшения.

— Тебе не нравится? — спросил он разочарованно и сам испугался разговора, который должен был последовать.

Ее лучистые глаза казались почти прозрачными — как будто он заглянул на дно чистого родника.

— Отчего же, нравится. Красивая вещица. Только…

Она замолчала и взглянула на мужа с нежной лаской. Ей было жаль огорчать его.

— Тебе хочется чего-нибудь другого? Только скажи.

Она отложила шитье и проговорила:

— Сядь, Иоганн, подле меня, давай поговорим.

Она говорила ласково, но именно это ее миролюбие вызвало в нем чувство протеста. Он сделал усилие, чтобы его вопрос не прозвучал грубо.

— Что с тобой, Мария? Никогда-то ты не бываешь довольна.

Она не отвечала, только в упор смотрела на него. Но в ее взгляде не было гнева. И он не выдержал этого ясного и правдивого взгляда, опустил глаза и добавил уже тише:

— Со мной ты никогда не будешь спокойной, хотел я сказать.

— Не надо ничего объяснять, я знаю, что ты хотел сказать. Вся беда в том, что ты успокоился, Иоганн.

Даже теперь она не повысила голоса, но ему показалось, что эти слова она прокричала ему прямо в ухо.

— А помнишь, Иоганн, что ты мне сказал — прошли уже годы с того дня, — ты помнишь, когда мы вернулись от Кеплеров и ты спросил, почему я не посоветую тебе то же, что и Кеплеру? Видишь, Кеплеру мой совет кое-чем помог. Он заказал инструменты и смог продолжать работу. А ведь он отказывал себе в самом необходимом, чтобы продолжать исследования. Он живет своей работой, а не видит в ней только источник дохода.

Последние слова Марии задели Есениуса за живое.

— Разве я работаю только ради денег? Во время чумы я остался здесь и многих лечил бесплатно. Еще и свои деньги давал, если нужно было.

— Это делает тебе честь, Иоганн. Но такими благодеяниями человек просто хочет успокоить свою совесть… А теперь все опять идет по-старому. И ты спокоен? И не возмущается твоя гордость и честь врача?

— Бога ради, Мария! Ты говоришь со мной так, будто у меня на совести какое-то преступление. Я не совершил ничего нечестного или непорядочного. Я нисколько не хуже других здешних докторов.

— Не хуже, это правда. Что же касается знаний и опыта, то ты стоишь гораздо выше их. Но все же я бы хотела, чтобы ты превосходил их не только разумом, но и сердцем. И поэтому мне не нравится…

— Что не нравится?

— Как ты лечишь… Бывает, что ради крупного гонорара ты идешь против своей врачебной совести. Ты не говоришь чувствительным барынькам, выдумывающим себе болезни, что они здоровы, а выписываешь им дорогие лекарства и требуешь высокой платы.

— Задаром даже петух не копается в земле. А если бы я лечил за небольшую плату, меня бы стали вызывать люди, которым довольно и цирюльника. Я настолько известен в Праге, что могу требовать столько же, сколько и остальные императорские врачи.

Есениус волновался именно потому, что чувствовал правоту жены. Кто охотно признает свои ошибки?

Мария глубоко вздохнула и пригладила волосы на висках.

— Да, ты знаменит, Иоганн, — промолвила она почти шепотом. — Слава твоя велика. И за славу ты требуешь денег.

Он быстро встал. Возможно, он желал возразить ей, но потом раздумал, упрямо сжал губы и ответил холодно:

— Да, именно так. Пусть платят! В конце концов, моя слава — это результат моей шестилетней упорной работы в Праге. А если к этому прибавить еще десять лет в Виттенберге, ты должна признать, что мой успех заслужен.

— Слава — как молодое вино: она сладка, но коварна. Ты думаешь, что тебе не повредит эта сладкая водичка. Пьешь, пьешь ее — и вдруг она ударяет в голову. Рассудок твой мутится, и ты уже не видишь, что окружает тебя. Хватишь лишку, и станешь смешон или жалок.

— Так что же я, смешон или жалок?

Мария вздохнула:

— Хорошо, Иоганн, что ты можешь шутить. Но я отвечу тебе. Пока ты не относишься ни к тем, ни к другим. Пока что тебе только завидуют. Даже те, кто льстит тебе в глаза. Зато эти же льстецы будут больше других радоваться, если с тобой случится несчастье.

— Я вижу, моя слава неприятна тебе, — сказал он с упреком.

— Ты плохо меня понял, Иоганн. Я рада твоим успехам — ведь успех большая награда, чем деньги, — но я боюсь, что от славы у тебя закружится голова и в тебе погаснет пламя благородного стремления. Ты утратишь высокую цель, которая привела тебя в Прагу. Скажи положив руку на сердце, Иоганн: видишь ли ты еще эту цель или… — Она замолчала, сама испугавшись мысли, которая возникла у нее. Затем испытующе посмотрела на мужа и медленно произнесла: — Или ты достиг уже цели, Иоганн?