Мамедназар Хидыров - Дорога издалека (книга первая)

— Сыночек! Надежда, радость моя… Наконец-то!.. Живой…

Оказалось, это мой отец. От радости он вконец ослаб, даже говорить не может. Успокоился немного, рассказал все по порядку. Оказывается, моя мать умерла вскоре после набега хивинцев, когда меня увезли, — не перенесла тяжкого горя. И отцу свет сделался не мил. Еще помыкался он в разоренном нашем ауле, ни к чему душа не лежит, руки опускаются… Решил отправиться на чужбину, отыскать своего сына, единственную в жизни опору и надежду. Значит, меня. Люди в наших местах издавна знали, какими путями хивинцы угоняют пленников, где потом распродают их на невольничьих базарах. Случалось и прежде, что иные отыскивали своих близких, выкупали из рабства, вместе на родину возвращались. Темп же путями отправился и мой отец. Шел пешком, батрачил, с караванами пересек Каракумы. В Хиве удалось разыскать земляков. Года два, наверное, скитался по аулам и городам, пока посчастливилось: встретил Эргеша, от него узнал, что продали меня в Бухару. Еще с год пробирался в здешние места, спрашивая по пути, нет ли где чужеземцев, невольников, — и наконец напал на мой след, люди подсказали, а потом и прямо вывели к моему дому. Точно в сказке!

В дальнейшем жизнь моя шла, как у всех здешних дайхан. Бедный отец мой прожил недолго, от перенесенных лишений заболел и скончался у меня на руках. Один за другим родились у нас с Мерием ребятишки. Первенца-мальчика мы назвали Гельды, в честь моего друга. Ты, внучек, — сын моего первенца. Второго мальчишку назвали Аманом. Еще было у нас два сына и две дочери, но все поумирали маленькими. Незаметно подросли, окрепли Гельды с Аманом, стали ходить на заработки — подпасками нанимались, батрачили, арыки чистили.

Ну, а там время подошло, женили мы сыновей одного за другим. Теперь уже вон сколько у меня внучат, и я все еще держусь, будто старый карагач. И никому я еще не рассказывал, как попал в здешние места; тебе вот первому рассказал. Невольников, чужестранцев так называют: привезли, мол, в лошадиной торбе. Вот и злая тетка Кызларбеги тебя обозвала, унизить хотела, оскорбить…

Дедушка умолк и долго лежал, не издавая ни звука. Потом тихонько протянул руку, погладил меня по голове:

— Ягненочек ты мои!.. Не приведи аллах никому из моих потомков пережить то, что мне было сужлено.

Я придвинулся к нему вплотную, прижался к теплому боку:

— А скажи, дедушка, ты ведь знаешь, что у Дурлы-бая есть подпаски Бекджик и Реджеп… Они сироты, на бая работают день и ночь, а сами вечно голодные да в лохмотьях… Их, значит, тоже в лошадиной торбе привезли? Мальчишки хорошие, никого не обижают…

— Нет, милый, нет, — и старик горестно вздохнул, перевернулся со спины на бок, лицом ко мне — Бекджик и Реджеп родом здешние. Они даже родственники бая… Их покойный отец Аллаберен доводился Дурды-баю старшим братом. Замечательный это был человек — добрый, приветливый, с открытой душой! Все любили его, и сам он ни для кого ласкового слова не жалел, даже для таких бессердечных, как младший братец его. Никого никогда, бывало, не обидит, если даже иного вовсе не уважает, а сыновья, выходит, в него… Бедняжка Аллаберен всегда помогал каждому, щедро делился всем, что имел. Правда, имел он немного, беззаботный был человек, на пропитание раздобудет — и ладно. Такие люди — добрые, щедрые да ласковые — на свете долго не живут, это уж точно… Так и Аллаберен: коротким оказался его путь в этом мире. Следом умерла и жена, сыновей осиротевших, как водится, отдали родственнику — Дурды. Тот и все небогатое хозяйство покойного прибрал к рукам. А племянников обратил в батраков, хуже чем рабами помыкает несчастными…

— Как, значит, они племянники Дурды-бая?! — у меня даже в горле перехватило от изумления, обиды, гнева. — Да неужели сердца у него нет? С родными, с детьми своего же брата…

— Запомни, Нобат, — дед приподнялся на локте: — Запомни, бай не сделался бы баем, если бы жалел бедняков, вдов, сирот! Деньги, добро для него дороже всего на свете, что там дети родного брата… А богатства не наживешь, если не обманешь слабого, не заставишь его отдавать свои силы. Только чужим трудом да грабежом богатеют, навсегда запомни это, ягненок мои!..

Я долго еще молчал, лежал с широко раскрытыми глазами, пораженный всем, что услыхал. Уже и петухи прокричали.

— Иди-ка теперь ложись, милый, — старик перевернулся на спину. — Да и меня ко сну клонит.

Мать спала, но сразу проснулась, едва я закрыл дверь кибитки: