Тейлор Колдуэлл - Монгол

Сейчас Кюрелен стоял рядом с постелью, улыбаясь, и его раскосые глаза сверкали. В глазах Оэлун показались слезы, она разозлилась и отвернулась от брата.

— Оэлун, ты посылала за мной? — тихо спросил брат, продолжая улыбаться.

Она не повернула голову, по щекам текли горькие слезы. Кюрелен в задумчивости прикусил губы (такая была у него привычка — прикусывать губы в трудные минуты жизни), взглянул на враждебно настроенных женщин, окружавших ложе роженицы, а они с презрением отвернулись от него. По лбу Оэлун катились горячие капли пота, чтобы не кричать, она прикусила нижнюю губу.

— Ты посылала за шаманом? — спросил Кюрелен насмешливо.

Она повернула к брату лицо, глаза ее были темны от гнева.

— Ты смеешься надо мной, даже когда я так страдаю! — воскликнула Оэлун.

Женщины негодующе зашептались и, немного приподнявшись, отодвинулись от Кюрелена. В волнении одна из них прошептала, не глядя на Кюрелена:

— Она не желает видеть шамана, хотя он еще с утра появился рядом с юртой.

— Ага, — протянул Кюрелен, о чем-то размышляя.

Оэлун заплакала, не могла удержаться. Ей стало стыдно своих слез. Она опять отвернулась от брата, теперь свет жаровни не слепил усталые глаза.

Кюрелен взял в руки край шелкового платья и нежно коснулся щек и глаз сестры, и она его не оттолкнула, а начала рыдать во весь голос, как будто это прикосновение смело все преграды.

— Уходи, — рыдая, пробормотала женщина.

Кюрелен понимал, что она на самом деле не желала этого. Он обратился к женщинам:

— Вы слышали, что сказала ваша госпожа?

Женщины поднялись. Они не знали, что делать, смотрели на Оэлун, а та продолжала рыдать и даже не взглянула на них. Женщины, что-то бормоча, покинули юрту, закрыв за собой полог. Брат и сестра остались вдвоем.

В китайской жаровне потрескивал уголь, и красные отсветы пламени тенями метались по стенам. Яростный ветер выгибал разукрашенные стены юрты, а яркие фигурки, казалось, плясали на стенах, и на их лицах застыли насмешливые, развратные улыбки. Женщина на ложе извивалась от боли. Под ударами ветра на стенах покачивались и звенели турецкие кривые мечи.

Кюрелен уселся на сундук и стал ждать. Наконец сестра вытерла ладонью глаза и повернула лицо к нему. Взгляд ее был спокойным и гордым и в то же время более мягким и испуганным.

— Почему ты не ушел? — спросила Оэлун калеку.

— Ты знаешь, Оэлун, что я тебя никогда не покину, — тихо сказал Кюрелен.

Она снова разволновалась, приподнялась на локте. На красивых руках звякнули широкие китайские браслеты из серебра и бирюзы. Грудь Оэлун вздымалась, а глаза метали молнии.

— Ты меня предал, оставил наедине с моим врагом! — воскликнула Оэлун.

На ее шее сверкнули крупные плоские алые камни на массивном серебряном китайском ожерелье. Камни, приподнимаясь на груди от порывистого дыхания Оэлун, переливались зловещим огнем, шелковое платье сбилось, и Кюрелен, заметив обнаженную грудь и ноги, вновь подумал о том, как красива его сестра.

— Оэлун, — сказал он ей нежно, — я всегда считал тебя умной, думал, что твой разум выше женской глупости. Мне казалось, ты считаешь, как и я, что не всегда следует продолжать борьбу, а иногда лучше покориться обстоятельствам и использовать подходящий момент. Именно эти качества отличают человека от зверя. Чего ты желаешь от жизни? Мужа? Он был, но покинул и предал тебя, а другой тебя похитил. Разве все мужчины в темноте не одинаковы? Разве не лучше, что у тебя есть сильный охотник, который желает чего-то добиться в жизни? — Калека нежно погладил тонкий шелк ее платья. — Раньше ты носила только грубую шерсть и наряды из простых тканей. Теперь ты одета в шелка. У тебя есть сильный муж. У тебя красивые меха, сундуки с добром, серебро и достаточно еды. Тебя страстно желает крепкий мужчина, и он хорошо с тобой обращается. Ему принадлежат тридцать тысяч юрт, и с каждым днем у него становится все больше воинов. Он может защитить тебя. Тебя у него никто не сможет отнять. Чего еще желать?

Сестра ничего не ответила, продолжая метать гневные взгляды. Она была возмущена сказанным, но ничего не могла возразить.

Кюрелен улыбнулся и вздохнул. Увидев на резном табурете из тикового дерева серебряную чашу, полную сладостей и фиников, он стал жадно поедать их, громко обсасывая липкие косточки, выплевывая их на ковер и смачно облизывая от удовольствия губы. Сестра не сводила с него глаз, ей стало не по себе.

— Не дури, Оэлун, — сказал Кюрелен, вытерев сладкие губы грязным рукавом.