Тейлор Колдуэлл - Монгол

Джамуха поднял голову и взглянул на Субодая глазами умирающего человека.

— У них почти нет оружия, — горько ответил он Субодаю.

— Неважно, пусть они сражаются тем оружием, какое у них есть. — Субодай помолчал, а затем устало добавил: — Это все, что я могу для тебя сделать. Мне неприятно убивать беззащитных людей.

Субодай поднялся и сильным ударом ноги разбудил спящего воина и приказал ему седлать коня. Потом он вернулся к Джамухе и сел рядом с ним, открыл суму и вытащил оттуда лист грубой китайской бумаги и калям. Он положил письменные принадлежности на колени Джамухи. Тот, не двигаясь, смотрел на них, как слепец.

— У меня к тебе есть одна просьба, — тихо сказал ему Субодай. — Когда мы приблизимся к твоему лагерю, ты не пытайся помочь своим людям. У меня приказ — доставить тебя Темуджину, и ты должен это мне пообещать. Иначе я не позволю гонцу ехать в твой лагерь.

Непослушными пальцами Джамуха пытался взять калям.

— Даю тебе слово, — сказал он и начал писать, буквы выходили дрожащими и неясными.

Джамуха просил своих людей как можно быстрее подготовиться к нападению и сопротивляться до самого смертного конца.

«Я вас умоляю сражаться как настоящие мужчины за все, что нам дорого и что мы так сильно любим. Это все, что я могу для вас сделать. Умоляю вас простить меня за то, какую роль я сыграл в вашей трагедии. На коленях молю вас, не судите строго меня, не думайте обо мне с ожесточением и знайте, что я разделяю вашу боль и вашу смерть!»

Джамуха чуть не выронил из онемевших пальцев калям, но он еще не написал все, что хотел, и снова с трудом начал водить пером по бумаге, и рука у него так сильно тряслась, что было почти невозможно разобрать буквы.

«Мой жене, Еси. Дорогая моя и желанная, прости меня за свою судьбу. Я знаю, что женщины и дети нашего клана станут рабами Темуджина. Я тебя умоляю — не позволяй, чтобы это случилось с тобой и нашими детьми. Любимая, мы еще с вами встретимся. Твоя христианская вера учит тебя именно этому. За границами темноты я снова буду тебя обнимать. То же самое касается наших детей. До встречи, моя любимая жена!»

Он передал бумагу Субодаю, и тот внимательно прочитал все написанное.

Субодай передал письмо неграмотному гонцу, пристально взглянул ему в глаза и четко сказал:

— Это послание людям тархана Джамухи Сечена, призывающее их сдаваться без сопротивления. Ты должен лететь, как ветер, и отдать письмо старику, который умеет читать.

Воин поспешно отбыл в лагерь Джамухи Сечена. В наступившей тишине Джамуха и Субодай долго слышали топот копыт его коня.

Субодай сочувствовал Джамухе и решил не позволять ему отправиться вместе с армией в лагерь найменов, понимая, что зрелище побоища не может выдержать и более закаленный человек. Он оставил Джамуху с охраной, чтобы тот ожидал его возвращения.

Субодай сказал последние сочувственные слова Джамухе, но тот никак не показал, что его слышал, и находился словно в полусне. Субодай решил, что душа друга умерла, а осталась жалкая плоть. Глаза у Джамухи стали стеклянными, он с трудом дышал, вдохи и выдохи становились все реже и реже. Он сидел среди воинов, уставившись на землю, а руки безжизненно замерли у него на коленях.

Субодай с тяжелым сердцем покинул лагерь, отдал приказ воинам, чтобы они внимательно отнеслись к Джамухе. Воины, оставшиеся его охранять, были раздражены и бросали на пленника неприязненные взгляды, так как из-за него они будут лишены своей законной добычи. Им достанутся лишь жалкие остатки и самые уродливые женщины. Однако вскоре воинам стало не по себе, им казалось — они охраняют бездыханный труп.

Воины шептали, что его душа покинула бренное тело и что ее место занял злобный и опасный для них Дух, мысль об этом заставляла с опаской поглядывать на Джамуху.

Прошел день. Воины для порядка предлагали Джамухе вино и еду, но он их не видел и не слышал. Глаза его совсем остекленели, нижняя губа отвисла, а грудь едва поднималась от редких вдохов. Воины вынуждены были оставить Джамуху в покое и сторонились его, как какого-то дурного предзнаменования.

Наступила ночь, воины улеглись спать, оставив одного охранять Джамуху, который продолжал сидеть. Когда наступил рассвет, яркие лучи осветили его холодное осунувшееся лицо. Воины были поражены тем, что он все еще жив. Два мягкосердных воина начали его жалеть. Им никогда прежде не приходилось видеть подобного отчаяния.

Прошел целый день, снова наступила ночь. Глядя на неподвижную фигуру, никто не мог сказать — жив ли еще Джамуха, спит, бодрствует или потерял сознание.