Сергей Максимов - Путь Грифона

Томск не такой большой город, чтобы ей можно было остаться неузнанной и незамеченной. Стол, занятый уголовниками, живым шепотком отреагировал на появление на их территории жены известного в городе чекиста Железнова. Что, по их мнению, не предвещало ничего хорошего. Суровцев продолжал сидеть, не в силах подняться. Стуча каблучками, Ася обошла стол и села напротив, рядом с Соткиным. Ахмат опустился на лавку рядом с Сергеем Георгиевичем и крепко его обнял. Некоторое время сидели молча.

– Нужно уходить отсюда, – не поздоровавшись, нарушила молчание Ася, – сегодня ночью опять будут облавы.

– Чего уши развесил? – спросил Соткин возникшего из тьмы полового. – Рассчитывай, любезный. Да другим гостям скажи, чтоб ноги уносили.

Суровцев узнавал и не узнавал любимую женщину. Неосознанное желание встречи с ней в реальности вылилось во встречу с малознакомым и, в сущности, с совершенно чужим ему человеком.

1943 год. Декабрь. Москва

Было время, когда Нафталий Аронович Френкель, у которого «не биография, а один большой приключенческий роман», имел все основания полагать, что созданная Максимом Горьким литературная серия «Жизнь замечательных людей» может удостоить его личность своим вниманием. Но, как говорят в Одессе, «А оно ему было надо?».

В книге «Беломорканал» размером с Евангелие его портрет наряду с портретами других чекистов, награждённых орденами Ленина за успешное строительство канала, недвусмысленно дал понять всей стране «кто в доме хозяин». Ну и что? Из восьми человек, удостоенных высшей государственной награды в тридцать третьем году, год тридцать седьмой семеро пережить не смогли. Из чего следовало, что в доме совсем другой хозяин… А что до литературного существования – циничная, беспокойная, в меру артистичная, наглая и грубая, вынужденно чуткая к переменам и при этом трудолюбивая натура Френкеля, когда явно, а когда и незримо, заняла своё достойное место на страницах других произведений.

«О Нафталии Френкеле, неутомимом демоне “Архипелага”, особая загадка: чем объяснить его странное возвращение в СССР из Турции в 20-е годы? Уже благополучно удрал из России со всеми капиталами при первом дуновении революции; в Турции уже получил обеспеченное, богатое и свободное положение; никогда не имел и тени коммунистических взглядов. И – вернуться? Вернуться, чтобы стать игрушкою ГПУ и Сталина, столько лет отсидеть в заключении и самому, – зато вершить беспощадное подавление заключённых инженеров и уничтожение сотен тысяч “раскулаченных”? Что двигало его ненавистно злым сердцем? Кроме жажды мести к России не могу объяснить ничем. Пусть объяснит, кто может», – написал о Френкеле А.И. Солженицын во втором томе своего исследования «Двести лет вместе».

Феномен Френкеля могли бы объяснить писатели южнорусской школы, одесситы: Исаак Бабель, Валентин Катаев, Евгений Петров, Илья Ильф, Эдуард Багрицкий, Юрий Олеша, Лев Славин, Александр Козачинский. Всех не перечислить. Они могли бы многое рассказать… Но им тоже «оно было не надо». Есть любопытный факт: в 1918–1920 годах в Одессе находились Алексей Толстой и Иван Бунин. Ни добрым словом, ни одной внятной строчкой великие писатели не обмолвились об этом периоде своей жизни, вводя в недоумение исследователей своего творчества. Разве что в «Окаянных днях» Иван Алексеевич дал сцену общения представителей победившего и поверженного класса. Невольно заподозришь, что у двух классиков русской литературы просто не нашлось слов, чтобы описать то, что творилось в Одессе того времени.

Одесса была тем котлом, в котором варилось варево, закипавшее ещё со времён первой русской революции, когда город вдруг наводнило оружие и стали создаваться «отряды самообороны». Которые в конечном итоге оказались организованными объединениями бандитов-налётчиков и, как сказали бы через сто лет, рэкетиров. Если судить по обаятельным, остроумным, почти беззаботным литературным образам одесситов, начиная от Бени Крика, Фильки-анархиста (Бабеля и Славина), заканчивая Красавчиком и блистательным Бендером (Козачинского, Ильфа и Петрова), то может показаться, что вся одесская жизнь была тазом с вишнёвым вареньем, с которого талантливые писатели только успевали снимать лакомые пенки.

Но если попытаться поднять со дна этого котла реальных прототипов, то фруктовые запахи и краски пропадут, как будто их никогда и не было. И в беззаботной, пленяющей литературной атмосфере южного города появится устойчивый трупный запах. Наверное, действительно, никому этого не надо. Может случиться так, что колоритные личности жизненных прототипов своей реальной тяжестью и значимостью раздавят и размажут обаятельные образы литературных персонажей.