Сергей Максимов - Путь Грифона

– Почему вы меня обманываете? Я этого не заслужил.

Фельдмаршал пытался вспомнить и не мог понять, что он мог сказать из того, что можно было бы посчитать обманом. До сих пор он не выдал ни одного секрета и не сказал ничего, что могло бы даже отдалённо относиться к военной тайне. За время своего пребывания в плену он вообще старался ничего не говорить, кроме дежурных фраз. И вдруг такое обвинение. Пришлось опять дежурно произнести:

– Я вас не понимаю.

– В одной из наших бесед я спросил вас о человеке с примечательным именем и фамилией. Я спрашивал вас об Эрнсте Франце Зедгвике Ганфштенгле…

– Да, я помню, – растерялся Паулюс.

– Вы ответили, что не знаете такого господина.

– Я и сейчас могу повторить, что не знаю человека с таким именем, – казалось, искренне признался фельдмаршал.

– Вы могли заметить, что за всё время нашего общения я никогда не пытался заставить вас отвечать на вопросы, если вы сами этого не желали.

Паулюс с достоинством кивнул.

– Из уважения к вам и к вашему высокому званию, – продолжил Суровцев, – советское командование не допускало даже мысли о допросе вас с применением физической силы.

Фельдмаршал снова кивнул, но в этот раз заметно побледнел.

– Мне, поверьте, меньше всего хотелось уличать вас во лжи, но как быть вот с этой фотографией? – положил он на стол групповой и примечательный снимок немецких военных. – Себя, надеюсь, вы узнаёте?

Паулюс действительно узнал на снимке себя.

– Да, – ответил он и машинально указал пальцем на своё фотографическое изображение.

Использование фотографии в работе разведки и контрразведки становилось привычным делом. И результативность такого метода уже поражала воображение.

– Вы стоите рядом со своим покровителем генерал-фельдмаршалом Иобом-Вильгельмом Георгом Эрвином фон Вицлебеном. Правда, здесь он ещё даже и не генерал.

– Да.

– Кто рядом с ним? Я говорю о высоком господине в смокинге.

– Я, к сожалению, не знаю его.

– Вашего патрона кто-то придерживает за локоток, и вы не знаете, кто это такой?

– Вы не поняли меня. Я много раз видел этого человека, но я действительно не знаю его имени.

– Но Вицлебен как-то к нему обращался?

– Путци.

– Путци? – переспросил Сергей Георгиевич.

– Генерал-фельдмаршал называл его Путци, – кивнул Паулюс.

Он боялся, что его сейчас начнут спрашивать о других офицерах, запечатлённых на фотографии. Многие из них сейчас занимают высокие посты. И он не знал, что ему в этом случае придётся делать. Врать он не умел, а говорить правду значило нарушить присягу и долг. Едва ли самое неприятное сейчас было то, что крайним слева человеком на фотографии был нынешний руководитель абвера адмирал Канарис. В то время тоже ещё не адмирал. Но русский, казалось, потерял всякий интерес к снимку.

«Путци» в переводе на русский язык означало «малыш». В некоторых значениях «смешной», «забавный». Что несло в себе основательную долю иронии по отношению к двухметровому росту человека в смокинге. Между Паулюсом, чей рост составлял сто девяносто три сантиметра, и гигантом Путци малышом казался фон Вицлебен. Сергей Георгиевич в очередной раз поразился самому процессу рождения прозвищ и агентурных псевдонимов. Если Сталин два года назад назвал Суровцева Грифоном, то уже сам Суровцев создал оперативно-агентурное имя Ганфштенгля. Он назвал его сначала – Композитор, потом – Пианист, а затем – Тапёр. А он, оказывается, был ещё и Путци. Сам Паулюс, кстати говоря, проходил по агентурным документам как Сатрап.

Финские впечатления продолжали приносить самые неожиданные плоды в нынешней работе Суровцева. Впервые с именем Ганфштенгля он случайно столкнулся именно в Финляндии. Что имело свою историю. Заинтересовавшись сборником немецких маршей, случайно попавшимся ему на глаза, Суровцев из любопытства однажды вечером сел за рояль и, чтобы как-то отдохнуть после напряжённой умственной работы, на скорую руку все их переиграл.

Из шестидесяти маршей, представленных в сборнике, только три из них показались ему интересными и оригинальными. Большинство маршей были вторичны, бесформенны, без ярко выраженной мелодики, излишне церемониальны даже для музыки такого рода. И если отечественная воинская музыка в последние годы создавалась в соответствии с мифологемами революции, то большая часть немецкой военной музыки была написана под влиянием средневековых, так и хотелось сказать, рунических, традиций. И только те из них, которые в той или иной мере тяготели к танцу, запоминались. Как уже стал запоминаться всем видевшим трофейную кинохронику марш «Эрика». Но ни один из маршей даже отдалённо не приблизился по мелодичности и популярности к новому варианту старинной солдатской песни с новыми словами: «Дойче зольдатен унтерофицирен!». Точнее, «…унд ди официрен»… «Марширен, марширен унд нихт капитулирен!» – непроизвольно допел про себя генерал Суровцев.