Даниил Мордовцев - За чьи грехи?

— Так вот откудова мы родом, — улыбаясь, сказал Алексей Михайлович, — а я думал, что мы простого роду; а оно вон куда махнуло — в родню с кесарем Августом! Не махонька у нас роденька! А где ты взяла эту книгу? — спросил он.

— Симеон Ситианович Полоцкой принес мне, — отвечала царевна.

— Балует он тебя, я вижу.

— А потому балует, что я хорошо учу все уроки.

— Добро, добро! Ты у меня умница. Иди же к матери.

Алексей Михайлович погладил дочь по головке, и царевна, поцеловав у отца руку, вышла из горницы, с улыбкой кивнув головой Воину.

Скоро государь отпустил и этого последнего, пожаловав к руке и пожелав ему счастья на ратном поле.

Три дня Воин лихорадочно готовился к отъезду: выбирал лошадей, накупал нового оружия, заказывал дорожное и боевое платье.

А на душе у него было очень тяжело. Хотел он было еще раз съездить в Новодевичий монастырь ко всенощной, но решимости не хватило: «увижу ее — и все прахом пойдет»…

На четвертый день утром, когда отец заседал в царской думе, Воину доложили, что его желает видеть монашка из Новодевичьего. Сердце у него дрогнуло при этом слове. Но он велел впустить: «за сбором, должно быть, на монастырь».

Но сердце у него так и колотилось. Он встал…

В дверях стояла она в своем монашеском одеянии — бледная, бледная…

Он протянул к ней руки. Она бросилась к нему да так и повисла у него на шее.

— Милый мой! суженый мой! — шептала она и плакала.

Он сжимал ее в своих объятиях.

— Милая! Наташечка! да как же ты?

— Я совсем к тебе, совсем! и до гробовой доски! Я твоя… бери меня как знаешь… в жены, в полюбовницы… все равно я пропала, погубила мою душеньку… Я только твоя, твоя!

— А монастырь?

— Не черница я больше! не Надежда! Я твоя Наташа! твоя вся! вся!

Он ласкал ее, шептал всевозможные нежные слова, целовал ее светло-русую головку…

Клобук ее упал с головы на пол. Она больше не черница…

Прошло три года.

Был конец августа 1668 года. На Волге, у астраханской пристани, стояла многочисленная флотилия речных и морских судов — «стругов». Было уже поздно. Темная южная ночь давно стояла над Волгой и городом; мерцавшие в небе звезды показывали уже время к полуночи, а между тем в Астрахани было, по-видимому, очень шумно: оттуда доносились веселые голоса, подчас слышалось пение, говор, и от времени до времени ночной воздух потрясаем был пушечными выстрелами с крепостных башен.

При каждом таком выстреле ходивший взад и вперед по одному стругу казак останавливался, прислушивался и скучающим голосом проговаривал:

— «Ишь, черти, загуляли, а ты тут слоняйся, как уток по верстатью!

В Астрахани действительно гуляли. Астраханский воевода, наш московский знакомый, князь Семен Васильевич Прозоровский, справлял именины своей любимой дочери Натальи, которую мы покинули в Москве, три года назад, уже не Натальею, а инокинею Надеждою.

Это и был Натальин день, 26 августа.

Князь Прозоровский назначен был астраханским воеводою недавно — менее года тому назад. Теперь у него шел пир горой. Да и неудивительно: он очень любил свою белокуренькую Наталью, а с другой стороны, он принимал у себя сегодня редких, дорогих гостей. Главным и почетнейшим гостем был славный атаман вольных донских казаков Степан Тимофеевич Разин. Он недавно только воротился с своею флотилиею и казаками из морского похода [50] Разин с казаками с 1667 г. ходил на так называемые «козакования», промышляя на Волге и на Каспии, в том числе в турецких водах. Причиной этих походов был голод 1667 г., охвативший Дон; как заявлял сам Разин о своих казаках, «де им пить и есть стало нечево, а государева денежного и хлебного жалованья присылают им скудно и они де пошли на Волгу реку покормитца» (Степанов И. В. Крестьянская война в России в 1670–1671 гг. Восстание Степана Разина. Т. 1. Л., 1966, с. 311). Последующее повествование довольно точно отражает фактические события, связанные с восстанием под предводительством Степана Разина. Источниками Мордовцеву служили Соловьев (кн. 6, т. 11, гл. 5), Костомаров (кн. 1, с. 405–505). . Слава его громких подвигов наполнила уже всю Россию, и хотя эти подвиги сильно озабочивали московское правительство, однако до поры до времени оно принуждено было не только не показывать своего неудовольствия удалому атаману, предводителю буйного казачества, но как бы и поощрять его подвиги «великого государя милостивыми грамотами».

Действительно, в один год Степан Тимофеевич успел показать, на что он способен. Едва он вышел с своими молодцами с Дону на Волгу и основался ватагой на знаменитом «бугре», как тотчас же разбил весенний караван судов, направлявшихся в Москву с казенными патриаршими товарами и товарами частных лиц, а также с партиею арестантов; начальника стрелецкого отряда, следовавшего с караваном, приказал изрубить в куски, как барана на шашлык, судового приказчика и трех служащих — повесить, арестантов — освободить, чем и сделал их своими слугами, готовыми за него в огонь и в воду. Потом Степан Тимофеевич уже на тридцати трех стругах, пополненных, сверх своих казаков, еще и стрельцами, вышел в Каспийское море, оттуда рекою Яиком дошел до Яицкого городка и обманом взял его, а взявши — велел тамошнему стрелецкому голове, начальным людям и «несогласным» стрельцам поотрубать головы, ушедших же из Яицкого городка — тоже порубить и потопить. Дальше — разгромил кочевых татар у устья Волги и ограбил турецкое судно. Астраханскому воеводе, князю Хилкову [51] Князь Хилков Иван Андреевич, меньшой, был сменен на посту астраханского воеводы в 1668 г. , предшественнику князя Прозоровского, присылавшему к нему просить, чтоб он отпустил и стрельцов и всех своих пленников, велел сказать: