Аркадий Савеличев - Савва Морозов - Смерть во спасение

— Не воровским, купеческим, — поправил его Савва Тимофеевич, зыркнув на отдаленно маячившего газетчика: ближе его не подпускали, под полицейским надзором находился.

— Воровской ли, купеческий ли — все едино, — не унимался Бугров. — Сам знаешь, без воровства в купеческом деле нельзя.

В самом деле, «Нижегородский листок» только что напечатал статью под названием «Купеческий воевода». Одна подпись чего стоит: Горький! Горьковато и пропечатал, ехидненько — вот босяк! Но, странное дело, неприязни к нему Савва Морозов не чувствовал.

Говоря о роли купечества, он в главари именно Морозова и выдвигал. Воевода? Пускай и так. Что значат без него все эти смазные сапоги, хотя сверху и подсвеченные сюртуками, даже галстуками? При галстуке ведь и Бугров был, место которому на каторге. Шутки его злы и корявы. Купеческий да и воровской.

Первое Савва Морозов принимал, а второе ненавидел. Он бы на шаг не подпустил Бугрова ко всей этой царской показухе, но Витте настоял: как можно без Бугрова! Первый нижегородский промышленник. Купцы не поймут нас с тобой, Савва Тимофеевич. Не ломи, как воевода. Я, может, и пониже тебя согнусь при встрече‑то, я, мол, тоже не царедворец, но куда денешься? Отзвоним в колокола — дай с Волги долой!

Как по его словам, и грянули колокола. На всех близлежащих колокольнях смотровые были поставлены. Нельзя, чтоб государь, как простой смертный, внезапно появился. Нет, он должен шествовать-шествовать, уважаемый Савва Тимофеевич! Гляди, гляди в оба. Витте — главный министр, а загодя приехал, чтоб встречу достойную устроить. Савва Морозов — главнейший промышленник, но ведь придется покланяться? Он напрасно не тормошил, но знак вовремя дал: пока! Делаем, как с тобой уговорились.

Савва Тимофеевич глянул на свои перчатки — нет ли где грязцы или какой‑нибудь морщинки — и сдернул с золотого блюдца осеребренное покрывало. На середину ковра с блюдом встал. Спиной чувствовал, как позади ужимисто и уважительно склоняется купеческая рать. Николай II шествовал под руку с государыней. Огромным хвостом вилась за ним свита, в добрую сотню мундиров, фраков и роскошнейших дамских платьев. Свиту возглавляли великий князь Сергей Александрович и приехавший на торжества великий эмир бухарский. Было от чего вздрогнуть и неробкому купеческому воеводе. А ну как сошвырнут его с какой‑нибудь башни? Чего-чего, а башен и колоколен в Нижнем Новгороде хватало. Повыше бухарских. Ему ведь следовало не только хлеб- соль поднести, а еще и речь приветственную связать. Угоди‑ка царям!

Вот эта насмешка и помогла ему проделать все должным образом. Помогло и сознание своей нелепейшей позы: нижайший поклон, да с блюдом на вытянутых руках. Потом выпрямиться до полупоклона и внятным, громким голосом сказать:

— Ваше императорское величество! Позвольте от московского, петербургского, нижегородского и всего российского промышленного купечества вер но подданнически преподнести вам нашу хлеб-соль и пригласить на Всероссийскую промышленную выставку как благодатный знак вашего счастливого царствования!

Прошло всего два месяца со времени кровавой Ходынки, и «счастливое царствование» можно было толковать по-разному. Но позади государя толпились истинные царедворцы, их больше занимали места возле хлебного блюда, нежели смысл речей. Лишь Витте взглядом погрозил, беря дальнейшую церемонию в свои руки. Ему предстояло показать государю все последние достижения отечественной промышленности.

Савва Морозов дело свое сделал и, отступив немного в сторону, терпеливо ожидал, теперь всего лишь с легким полупоклоном, пока вся свита приобщится к заветной солонке. Без этого нельзя было пройти в павильоны выставки. Мало государь, так и эмир бухарский, и Ли-Хун-Чжан, второе лицо после богдыхана, тоже приехавший на коронацию, маленько присолились. А уж остальные‑то — в очередь, в очередь. Барон Рейнбот, хоть и свитский генерал, только в середине процессии оказался. Были и все великие князья со своими супругами, и посланцы европейских государств, получившие после коронации еще и эту вот выставку. Когда‑то дело дойдет до банкета и вечернего бала!

Право, Савва Морозов, заканчивая эту церемонию и сдавая ненавистное блюдо одному из своих помощников, откровенно посмеивался. В хвосте‑то были самые распоследние.

Сам Витте метался, разрываясь между свитой государя и женским отставшим хвостиком. Там неприкаянно суетилась его женушка, не зная, куда ступить своей восточной ножкой, — вперед или назад? Дело в том, что она не была представлена ни государю, ни его венценосной половине, а дамы чтили женскую субординацию. Вот так — супруга мануфактур-советника Морозова щебетала на специально уготованной скамье с великой княгиней Елизаветой Федоровной — по праву родной сестры императрицы та могла и манкировать своими свитскими обязанностями, а супруга министра финансов лишь издали улыбалась сидящим на скамье. Она не была представлена! А уж Витте‑то знал почему.