Аркадий Савеличев - Савва Морозов - Смерть во спасение

— Как вы смеете?

— Смею, ваше превосходительство. Я отвечаю за железную дорогу, вверенную моему попечению. Если поезд будет идти с прежней скоростью, катастрофа неизбежна.

— Вот как! Вы пророчите?

— Не пророчу, предупреждаю.

— Но в Европе ходят же поезда, инее нашей телячью скоростью!

— В Европе шпалы металлические, а под шпалами хорошо промытый гранитный балласт. У нас же — шпалы сосновые, даже не промасленные, и брошены прямо на песок. На песочек, господин адмирал!

Этот чернявый хлыщ в грош не ставил своего министра!

Император спустился на перрон, подумав: «Уж не еврей ли? Сказывали мне, и председатель правления этой дороги. как его. Да, Блиох, тоже еврей. Уже и царским поездом командуют!»

Еще на подходе по своей природной простоте император зычно ворвался в спор:

— Кто вас, молодой человек, дерзости учит? Не те ли инсургенты, что и моего отца убили? Дерзить?.. Я на других дорогах с полным русским ветерком катаюсь — и никто мне не сбавляет скорость. А здесь? Да тут просто дорога жидовская!

— Дорога, ваше величество, в полном порядке — это что касается организации движения. Но я уже говорил господину адмиралу о слабости полотна. А состав перегружен. Он не может идти со скоростью легкого курьерского поезда, его тащат два тяжелых товарных локомотива, они неизбежно выворотят рельсы. и будет крушение.

Император не мог дальше выслушивать эту ахинею и кивнул Посьету:

— Разберитесь в своем хозяйстве. А пока дайте мне полный зеленый!

Для управляющего это было смерти подобно.

Но пока министру некогда было увольнять — назначать начальников дорог — государев поезд ревел — гремел как ошалелый медведь. По огрузлости он был под стать государю. К двум паровозам прицеплен вагон электрического освещения. Мастерские, на случай какой поломки. Вагон министра путей сообщения адмирала Посьета. Вагон прислуги. Кухня. Буфетная. Столовая. Вагоны великих княжон, государя и императрицы. Далее цесаревич Николай Александрович со своей свитой. А еще и канцеляристы едут. И придворные дамы в особом вагоне. Наособь — конвойные, багажные. Целая армада по долам, по горам!

Под этот грохот обед в походной столовой шел своим чередом. Он продолжался не первый уже час. Куда спешить? Император любил прохаживаться во время обеда. Он во всем привык слушаться свою Минни, которая для других была, конечно, Марией Федоровной, но маленькую поблажку уже давно выторговал — межобеденный моцион.

Императрица понимала: такому грузному человеку не мешает поразмяться. Даже во время обеда, Венценосный супруг церемонно шел в тамбур, чтобы покурить. Его удобные, никогда не снимаемые сапоги тяжело шлепали по коврам вагона. Что ж, ноги болят, сапоги должны быть просторные.

Минни любила супруга, Минни супруга жалела. Все придворные щеголяют в отличнейшем опойковом хроме, а он как истый солдат в обычных сапогах вышагивает. Минни, конечно, не знала, что в подкладке этих сапог добрыми сапожниками были устроены потайные карманы — по доброй же фляжке коньяку вмещали. Вот после третьего или четвертого променада и стало что‑то Александра Александровича заносить на сторону. Она хотела уже слуг позвать, но тут из кухни возвестили:

— Гурьевская каша!

Граф Гурьев, прославивший себя сладкой, по особому рецепту сотворенной кашей, был большим гурманом. Император Александр Александрович гурманом не был, но тайная коньячная фляжка в сапоге и приторная каша у него как‑то удачно сочетались. Он только что вернулся из тамбура и неизбежное амбре, которое вдруг своими нежными ноздрями почуяла Минни, торопился замазать спасительной кашей, и лакей уж нес к этой каше сливки, как...

...вагон заходил ходуном...

...качка, как на черноморской яхте в страшнейшую бурю...

...грохот и треск...

...вагон слетел с колес...

...всё вверх дном, кувырком, не понять, где пол, где потолок...

...где визжащая Минни...

...где многочисленная свита... Свита, черт ее держи?!

Но рухнувшую крышу пришлось держать своими ручищами самому императору, в то время как из‑под обломков неслись стоны и крики:

— Погиба-аем!..

— Спасите!..

— Нога, нога!..

— Где моя собачка. Собачка?

— За чьи грехи нас?..

Император вылез из‑под обломков и со свойственным ему спокойствием сказал:

— За мой грех. Я не поверил дерзкому железнодорожнику. Как его? Витте?

Лакей, несший сливки, был убит наповал. На кухне и в буфетной прислугу ошпарило кипятком и почти всех передавило. Железнодорожного министра Посьета изрядно помяло. Сильно пришибло и дочку Ксению.