Всеволод Соловьев - Старый дом

— Вы были на площади среди мятежников?

— Был, — ответил Борис.

— На вас указывают как на одного из лиц, возмущавших солдат.

— Это неправда, я никого не возмущал…

— Из бумаг, у вас найденных, видно, что вы были в близких отношениях с Рылеевым, вы принадлежали к тайному обществу, которого он был одним из членов.

— Нет, я не принадлежал к этому обществу.

— Но вы ведь знали о его существовании?

— Знал.

— Вы разделяли взгляды Рылеева относительно того, что будто необходим насильственный переворот?..

Борис смутился. Он начинал бояться за каждое свое слово; первою его целью было никого не выдать, а он не знал, в какой мере все известно этому собранию.

— Я смотрел на Рылеева как на умного, образованного человека и уважал его как писателя, — проговорил он, — его политических взглядов я не касался и не знаю, каковы они…

— Каким же образом вы объясните, что у вас найдены бумаги тайного общества?

— Какие бумаги? — спросил Борис.

— Вот эти… заключающиеся в этом портфеле… Ведь этот портфель взят у вас?

— Да, у меня…

Если он не был в состоянии выдать ни одного из этих легкомысленных людей, сделавшихся, хотя и невольной, причиной его несчастья, — то тем более он не мог выдать брата. А все же ему не хотелось губить и себя. Ему было тяжело лгать на себя и он сказал:

— Портфель этот взят у меня, но я клятвенно могу засвидетельствовать, что не открывал его и не знаю содержания этих бумаг.

Все переглянулись с некоторым изумлением.

— От кого же вы получили портфель?

Вопрос был естественный, и Борис знал, что сейчас об этом спросят и что он должен будет ответить.

— Этот портфель был мне дан на сохранение…

— Кем?

— Я не могу сказать.

— Но вы должны сказать! — со своей обычной живостью вскричал великий князь. — Ведь в этом все дело… Будьте чистосердечным… Утаивая главное — вы себя погубите!

— Я не могу сказать и не скажу! — упавшим голосом и с тоскою повторил Борис.

— Это ваше последнее слово? — спросил Татищев.

— Да, последнее…

По знаку председателя, Борису опять завязали глаза, и он вернулся в свою келью.

На другой день к нему пришел священник. Борис обрадовался этому посещению, но когда священник начал его уговаривать ничего не скрывать от судей, он впал в уныние.

— Батюшка, я всю ночь думал, как мне следует поступить, — сказал он, — и решил твердо… Моя совесть покойна — я не был бунтовщиком… не хочу также быть клятвопреступником.

Священник печально покачал головою.

— Вы присягали на верность государю?

— Присягал.

— И вы, конечно, помните слова присяги? Следовательно — по прямому смыслу оной, вы обязаны не покрывать, а напротив того — открыть злоумышленников и врагов государевых… Разве я могу убеждать вас быть клятвопреступником? Я только желал бы одного — чтобы вы им не были.

Борис невольно смутился и опять, как уже не раз в жизни, перед ним встало неразрешимое противоречие. Он изложил священнику это свое состояние.

— В таком случае, — сказал тот, — вы не имели никакого права давать клятвенного обещания этому человеку не выдавать его… вы никоим образом не должны были принимать от него эти бумаги.

— Да, я вижу, что виноват! — с мучением проговорил Борис. — Итак, я должен, значит, понести наказание за вину мою… Я и понесу его… Но выдать я не в силах… меня могут пытать, меня могут казнить; но я не сделаю этого. Его дело, этого человека, сказать, зачем и при каких обстоятельствах он передал мне эти бумаги. Если же он не сделает этого — тем хуже для него; но я его не выдам, и не уговаривайте меня больше, батюшка! Вы можете довести меня до отчаянья и все же ничего не достигнете…

Священник скоро убедился, что это правда. Он вышел, так ничего от него и не добившись.

Опять потянулись дни; прошла целая неделя. И опять, как-то вечером, плац-адъютант завязал Борису глаза и вывел его из тюрьмы. На этот раз его посадили в карету и повезли. Ехали довольно долго. Потом его вели с завязанными глазами по целому ряду комнат. Он чувствовал под своими ногами мягкие ковры. Потом он слышал — отворилась дверь и заперлась за ним.

Звучный и показавшийся ему как будто знакомым голос проговорил:

— Снимите повязку!

Борис с трудом развязал крепкий узел, снял платок: он находился в обширном, прекрасном кабинете. Перед письменным столом сидел великий князь Михаил Павлович. Никого больше не было.

Овладев собою и поклонившись великому князю, Борис должен был ухватиться рукою за кресло — такую он вдруг почувствовал слабость.