Всеволод Соловьев - Изгнанник

Сергей обещал и поспешил исполнить обещание. Он нашел Николая, обнял его, сделал ему самую уморительную гримасу и, засматривая ему в глаза своими веселыми, ласкающими глазами, заговорил:

— Послушай, шут ты парадный! — это было его любимое выражение, эпитет, которым он награждал только самых близких друзей и чаще всего брата. — Шут парадный, что ты такое выдумал? За что ты свою Мари засадил за ученье?

Николай поморщился и скривил губы в усмешку.

— Пожаловалась! — выговорил он.

— Да как же на тебя не жаловаться, когда ты, как малый ребенок, глупости выдумываешь! Разве вы затем поженились, чтобы ты давал ей уроки? Я думаю, что всякое ученье ей давно опротивело и что она вовсе не за этим выходила за тебя замуж… И не понимаю, что тебе надо… Что ты все мудрить, коверкать по-своему хочешь… Посмотри, какая она у тебя хорошенькая… ну и любуйтесь, целуйтесь, пока не надоело. А то ведь, брат, знаешь ли, ведь если начать коверкать женщину да сажать ее за указку, надоедать ей, так ведь этак можно и опротиветь… Ты об этом подумай!

Николай опять усмехнулся.

— Правда! — сказал он. — Я с тобой согласен; но ведь я же объявил ей, что наши уроки кончены…

— Так зачем же ты на нее дуешься?

— Я… дуюсь? Она ошибается…

— Нет, не ошибается… Ты и теперь дуешься, посмотри, какое у тебя лицо, совсем злое.

— Оставим этот разговор, — резко сказал Николай.

— Оставим, — повторил за ним Сергей.

Он ушел от брата и тотчас же забыл и брата, и Мари, и свое семейное положение. Он вспомнил, что его ждет некая хорошенькая жена обманутого им мужа.

Но история «уроков» не была еще кончена. В тот же вечер жена Сергея, улучив свободную минуту, заговорила о том же предмете, только она взглянула на дело с другой точки зрения. Она явилась защитницей Мари более серьезной.

— Ведь ты не понимаешь, Николай, — говорила она, — что значит то положение, в котором Мари теперь находится. Нужно очень беречь ее, не утомлять, не сердить… Нужно быть как можно более ласковым и нежным с нею — иначе легко повредить и ей, и ребенку.

Николай вздрогнул. Он давно знал, что скоро будет отцом, но эта мысль как-то не останавливала на себе внимания. Теперь же она поразила его, показалась ему дикой.

Он — отец! Это как-то не входило в его мечты, в его планы.

«Нужно ее беречь, не утомлять, быть с нею нежным, повторил он про себя. — Конечно, конечно, иначе это может повредить и ей, и ребенку… ей и ребенку… Я виноват перед нею… я глуп!»

Он поспешил к Мари, нежно ее обнял, поцеловал, приласкался к ней.

Но в то же время он с ужасом видел, что в этих его ласках как будто нет прежней страсти, прежней искренности, что он себя к ним принуждает. Тоска охватила его.

«О, как я глуп! — думал он. — И что я за несчастный человек! К чему я и о чем я фантазировал и чем Мари-то виновата? Жизнь идет как должна идти… Я муж, я скоро отец. А та, та жизнь, которая грезилась, которая должна была начаться, и уже казалось, что начиналась, — где она?.. Ее нет… не может быть… никогда не бывает!..»

У Мари родился сын, которого назвали Григорием, именем, часто повторявшимся в течение пяти столетий в роде Горбатовых.

Молодого отца поздравляли с этой радостью, и он принимал поздравления, стараясь выказывать радость и удовольствие. Но в действительности он не был вовсе доволен. Все, что творилось теперь в его семейной жизни, казалось ему почему-то странным, неловким. Он тщетно искал в себе любовь к этому крошечному, красненькому, несчастному и беспомощному существу — любви не было — была даже брезгливость. Он боялся до него дотронуться.

«Что же это? — тоскливо думал он. — Что же, изверг я, что ли? Ведь это плоть от плоти, кровь от крови моей, как же я не люблю его? Как же он мне кажется таким чужим и противным? Нет, этого быть не может, все это пройдет… Он еще совсем не похож на человека, но он вырастет немного, и я полюблю его, как должен любить отец сына… Ведь в нем, в этом мальчике, может быть все мое будущее!..»

Он стал ждать, стал приучать себя к ребенку. По нескольку раз в день приходил в большую, тихую «детскую», останавливался у колыбельки, вглядывался в мальчика, и мало-помалу крошечное существо уже становилось для него менее противным, он уже начинал находить в нем даже некоторую прелесть. Но до любви было еще далеко.

Рождение ребенка было, конечно, для Мари огромным событием, как и для всякой женщины. Но и в ней не замечалось той страстности, какая обыкновенно присуща юной матери. Иногда она начинала нежно глядеть на сына; но вдруг отворачивалась и говорила с гримаской: