Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы

«Tiens, mais c'est toi, Lucie! D'où viens tu?.. Bonjour, Lucie!» [70] Надо же, это ты, Люси! Ты откуда?.. Здравствуй, Люси! (фр.). Она обнимает пустое пространство. Она начинает разговор со своей подругой и, очевидно, слышит ее ответы, слышит ее вопросы, потому что на них отвечает… Потом она прощается с этой незримой Lucie, возвращается опять назад и с изумлением глядит вокруг себя. Этого мало! Послушай, если бы я не видела все своими глазами, я ни за что бы не поверила, — в этом странном состоянии доктор велит ей через час что-нибудь сделать, потом дует ей в лицо — она очнулась, она уходит. И ровно через час, как ей было приказано, возвращается и делает именно то, что надо. Ее спрашивают, зачем она это сделала? И она не знает, что отвечать. Она сама не понимает, зачем сделала…

— Груня, ты меня дурачишь! — воскликнул Владимир.

— Уверяю тебя, что нет! Говорю тебе: все видела своими глазами. И слушай еще более, я чуть с ума не сошла от этих опытов. Он ведь и из меня хотел сделать «sujet». Один раз упросил… что было со мною — я не помню.

— Как же ты могла согласиться? Ведь это бог знает что такое!

— Я тебе говорю, он меня совсем с ума свел… Но это было всего один раз — и больше уж он меня ничем не мог упросить… А за то, что он мне показал, я все же ему благодарна. Он все это пока держит в секрете и говорит, что это только начало, азбука… Он надеется дойти до изумительных результатов… Он уверял меня, что уже другие доктора, молодые, принадлежащие к новой школе, и вместе с ними специалист по нервным болезням Шарко начинают додумываться до того, до чего додумался он… Он приходит в экстаз, когда говорит об этом. По его словам, для науки откроется новая эра, когда будут признаны за действительность явления магнетизма — и он верит, что не пройдет и пяти лет, как это совершится. Он говорил мне: «Там эти молодые доктора думают, что они первые открывают какие-то законы, какую-то силу. А все это давно уже известно было некоторым, только иначе называлось…»

Груня остановилась, а потом прибавила:

— Я тогда невольно много, много обо всем этом думала и пришла к тому, что все старые сказки — все это правда. Волшебство теперь становится наукой… Вот и твой дядя! В Париже доктора понемножку открывают вещи, которые он уже давно знает, и неужели ты не видишь теперь, что он с этой особой сделал как раз то же самое, что Берто на моих глазах делал с парижской Полеттой?!

Владимир был изумлен и сильно заинтересован.

— Да, — сказал он, соображая, — конечно, конечно, это то же самое. Но, послушай, ведь если это так, хоть трудно этому верится, то это бог знает чем может кончиться! Ведь нервных людей в наше время сколько угодно, а уж нервных девушек и молодых женщин — тем более, так это какой-нибудь негодяй, знающий эти новооткрытые секреты, придет, повертит перед тобою чем-нибудь блестящим, как ты говоришь, и затем ты в его власти, ты его вещь. Он может тобою распоряжаться…

— Конечно!

— Да ведь приводя человека в такое состояние, — продолжал Владимир, — можно заставить его совершить преступление… все что угодно!.. И он сделается преступником, вором, убийцей, отравителем — бессознательно.

— Я думаю, что это уже и бывало, даже наверное и нередко…

— Мало ли что бывало и что может быть на свете, — проговорила в раздумье Груня.

Она все еще держала руку Владимира. Комната-бонбоньерка была погружена в розовый полусвет фонарика. Расставленные всюду цветы наполняли теплый, неподвижный воздух своим все будто усиливающимся пряным, раздражающим запахом.

Владимир тряхнул головою, будто этим движением хотел отогнать от себя новые мысли, вызванные неожиданным и долгим раздумьем Груни.

— Да, — сказал он, — все это очень, очень интересно, может быть, даже гораздо интереснее и важнее, чем кажется сразу. И, конечно, мы об этом еще много раз потолкуем с тобой, Груня, и с дядей я буду говорить об этом непременно. Но теперь довольно. Будем говорить о другом. Мне очень надо говорить с тобою, Груня.

Он привлек ее к себе и крепко обнял.

— Милый, говори о чем хочешь, я буду тебя слушать! — прошептала она, отдаваясь его ласке.

— Когда наша свадьба, Груня? — спросил он.

Она вдруг отшатнулась от него, взглянула на него изумленными, широко раскрывшимися глазами.

— Что? Что ты такое говоришь? Я тебя не понимаю, — прошептала она.

— Я спрашиваю тебя: когда наша свадьба?

Она продолжала все так же изумленно глядеть на него пока наконец не увидела, по выражению его лица, что он нетерпеливо ждет ответа.