Олег Коршунов - О Петре и Февронии

«Блаженный князь Петр и блаженная княгиня Феврония возвратились в город свой. И правили они в городе том, соблюдая все заповеди и наставления Господни безупречно, молясь беспрестанно и милостыню творя всем людям, находившимся под их властью, как чадолюбивые отец и мать. Ко всем питали они равную людей, не любили жестокости и стяжательства, не жалели тленного богатства, но богатели Божьим богатством. И были они для своего города истинными пастырями, а не как наемниками. А городом своим управляли со справедливостью и кротостью, а не с яростью. Странников принимали, голодных насыщали, нагих одевали, бедных от напастей избавляли». [1] «Повесть о Петре и Февронии Муромских» Ермолая-Еразма.

Прошли многие годы, минуло время. Всему земному приходит свой срок уйти в нечто иное. Все возвращается на круги своя.

Постаревший Петр уже прикован к постели. Уже чувствует приближение смерти. Ему ничего не жаль оставлять на этом свете, он сделал все, что суждено, он ждет. Он вспоминает свой давний разговор с Февронией:

— Ежели Бог призовет меня к себе ранее тебя, Февушка, ни о чем земном не опечалуюсь, только о разлуке с тобой. Благодарю Всевышнего, что, несмотря на прошедшие годы, все так же дорога ты мне, отрада моя. Сердце мое заполнено тобою. А ежели тебя призовет Господь ранее, то не вынесет сердце мое — уйду за тобою вслед.

— Княже, когда ты взял меня в жены, простую деревенскую девицу, мы стали одно с тобой, иначе я не смогла бы превозмочь заклятья, сто было на тебе наложено. И теперь мы одно, и до конца жизни мы будем одно. И будем просить Господа в единый миг отойти к Нему, чтоб не было уж совсем тогда этого видимого разделения нашего, — говорила Феврония с легкой улыбкой, со спокойствием и без тени неверия. А голос — будто колокольчики малые звенят, и сама будто светится изнутри каким-то невидимым, неземным светом.

И когда слег Петр, почувствовав приближение кончины, то супруги в одно время приняли монашество. Петр в иноческом чине был наречен Давидом, а Феврония — Ефросиньей. Они завещали также, чтобы их обоих положили в одну гробницу, и для этого из одного камня были сделаны два гроба, имеющие меж собою тонкую перегородку.

На сердце у Пера легко. Он ждет. Феврония большую часть времени проводит у постели своего мужа, сама ухаживая за ним. Вторым занятием ее было вышивание ликов святых на воздУхе для соборного храма Пречистой Богородицы. Вышивала она в своих покоях. Она уже почти закончила работу, когда в комнату вбежала служанка.

— Матушка княгиня, наш господин умирает, он зовет тебя и говорит: «Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу!»

Феврония, не изменившись в лице, спокойным, умиротворенным голосом отвечала служанке:

— Ступай к нему и скажи: «Подожди, господин, пока дошью воздУх во святую цекрковь и буду с тобой».

Служанка изумилась, но передала умирающему слова Февронии.

Феврония вышила лик последнего святого, только мантию его еще не закончила, когда вбежала та же служанка.

— Господин опять послал за тобой, матушка, он говорит: «Уже умираю, не могу больше ждать!»

Феврония, опять же не изменившись в лице, молча воткнула иголку в вышивание, замотала вокруг нее нитку и без суеты пошла к Петру.

Подошедши, взглянула в его лицо — Петр уже не говорил ни слова, — огладила его чело, поцеловала, взяла за руку, прилегла на ложе рядом с умирающим, закрыла глаза…

Безмолвно, не шевелясь, стояли люди, воцарилась мертвая тишина… Никто не обронил осуждающего слова, что не подобает монаху и монахине возлежать на одном ложе, даже мысль подобная ни у кого не шевельнулась. В полной тишине прошло немало времени. Кто-то горестно вздохнул, кто-то позвал:

— Матушка!

Молчание в ответ.

Люди подошли к смертному одру и застали Петра и Февронию бездыханными. На лицах опочивших не было муки и страданий, от их вида не веяло печалью тлена, лица были умиротворены, торжественны и радостны. За стенами палат буйствовало полное жизни лето, на исходе июнь.

Плач и причитания расходились по княжьему дворцу от опочивальни с телами Петра и Февронии, как круги по воде от брошенного камня. Не в силах унять свой не поддельный, как бывает, а искренний, идущий от самой глубины души, плач, служанка забрела в соседнюю комнату, где Феврония несколько часов назад вышивала воздУх для церкви. Окно было открыто, и легкий сквозняк колыхал ткань с вышивкой и воткнутой в нее иглой, и трепетала продетая в игольное ушко нить…