Амброз Бирс - Монах и дочь палача

Зажглось солнце, и сгинула тьма. Густой туман сменился сначала неясной полупрозрачной дымкой, а затем, чуть помедлив на склонах гор, исчез, укрывшись в мрачных расщелинах скал. Поверхность озера теперь казалась залитой серебром, окружавшие его горы сияли золотом, а леса под лучами солнца словно пламенели. Сердце мое переполнилось восторгом и благоговением.

Когда лодка наконец приткнулась к берегу, я осмотрелся. Озеро лежало в длинной, узкой ложбине. Справа громоздились скалы, их вершины поросли дикими соснами, но слева и перед нами лежала маленькая чудесная страна, и в центре ее высилось большое здание. То была обитель Святого Варфоломея, летняя резиденция Его Преосвященства, настоятеля, отца Андрея.

Обитель утопала в саду, но пространство его было небольшим: со всех сторон (кроме той, где озеро) его обступали скалы, поднимавшиеся ввысь на тысячу и более футов. Там, в вышине, на полпути, они внезапно обрывались, образуя обширный уступ, поросший яркой зеленой луговой травой.

Под лучами солнца он сиял, как изумруд, в оправе из серого камня скал. Мой провожатый протянул руку, показывая мне на уступ, и сказал: «Это единственное место во всей округе, где растут эдельвейсы». Значит, подумал я, это то самое место, где Бенедикта рвала чудесные цветы, которые затем принесла мне — несчастному узнику. Я замер, устремив свой взгляд в вышину, и чувство, которое невозможно выразить, охватило все мое существо. А мой юный друг вновь почувствовал прилив сил и теперь прыгал, кричал и пел в восторге. Я ощутил, как горячие слезы скатились из моих глаз, потекли по щекам, и прикрыл лицо капюшоном.

Оставив лодку, мы стали подниматься в горы. О, Господи! Знаю я, ничто не создается Тобой без цели и смысла, но для чего Ты нагромоздил эти утесы, и почему Ты засыпал их склоны камнями и обломками — сие недоступно моему ничтожному разумению, поскольку не преодолеть их ни человеку, ни дикому зверю.

Много часов мы поднимались, но в конце концов достигли перевала и здесь устроили отдых. Я присел на камень, ноги не слушались меня, я задыхался и чувствовал ужасную слабость и головокружение. Я огляделся, но повсюду взор мой натыкался только на серые камни, испещренные прожилками и вкраплениями красного, желтоватого и коричневого цвета. Вокруг меня были только камни — огромные нагромождения обломков — и ничего больше — ни кустика, ни одной травинки не росло здесь: только скалы, расщелины, забитые снегом, льдом, да снежные шапки на вершинах, царапающих небо.

Но, если приглядеться повнимательней, в этих диких скалах была жизнь — между утесами я обнаружил несколько цветков. И в том я увидел промысел Божий — жуткий, дикий пейзаж, сотворенный Создателем, казалось, устрашил Его самого, и Он, чтобы смягчить впечатление, в беспорядке разбросал прелестные цветы на этой бесплодной земле. Эти цветы поражали своей целомудренной чистотой и, несомненно, отмечены были Божьей благодатью. На них и указал мой юный провожатый, объяснив, что прекрасные золотые соцветия принадлежат тому самому растению, корни которого мне предстоит выкапывать.

Минул час, и мы продолжили наш путь. Был он долог, и, казалось, мои ноги с трудом несут бренное тело и едва находят тропу в нагромождении камней. Но все имеет свой предел, и, наконец, мы достигли цели — уединенного ущелья, стиснутого огромными черными скалами. В центре стояла маленькая хижина, сложенная из больших необтесанных камней, с низким входом. Вот тут, — объяснил провожатый, — мне предстоит жить. В доме была только одна комната, никакой обстановки не было вовсе. Широкая деревянная скамья с охапкой сена вместо постели станет моим ложем. В хижине был очаг, немного дров и несколько примитивных глиняных сосудов для приготовления пищи и — ничего больше.

Пока я размышлял, мой юный друг схватил кувшин и опрометью выскочил из хижины, оставив душу мою в смятении перед дикостью и жестокостью места, где мне предстоит укрепить ее для служения Господу. Вскоре мальчик вернулся. Он нес сосуд бережно, двумя руками и, увидев меня, испустил радостный клич, и эхо его отразилось многократно со всех сторон. Настолько глубоко было мое уныние, и я вдруг так обрадовался его внезапному появлению, что чуть было не ответил тем же радостным криком на его приветствие. Но сдержался, поскольку иная мысль пронзила мое сознание — где мне, ничтожному, достать сил, чтобы вынести заточение в этой уединенной обители?

Когда мальчик поставил кувшин на землю, тот оказался до краев наполненным молоком. Затем из складок одежды он извлек изрядный кусок сливочного масла, завернутый в листья какого-то местного альпийского растения, и, наконец, появился круг белоснежного сыра, сдобренного ароматными травами. Вид этих сокровищ настолько восхитил меня, что я попробовал даже пошутить и спросил его: