Константин Гурьев - Без срока давности

А товарищ Каганович тогда в Москве значил больше, чем сейчас Лужков. Кто бы осмелился после таких слов Егора трогать!

Только Егор не позвонил. Вот, представляешь, не стал звонить. И не виделся с Кагановичем. Получилось так, что Каганович снова сам его нашел. Но было это уже перед самой войной, когда дед получал диплом инженера. Получил дед диплом, выходит в холл, а к нему вежливый паренек подходит: пройдемте со мной. Провел его за кулисы, а там его ждет сам Каганович: дескать, что же вы, товарищ, не звоните! И смеется.

Ну, в общем, карьера деда стремительно пошла вверх. Он мне многое поведал о своей жизни. У них вообще с бабкой Евдокией было разделение сфер: он толковал о ремесле, а бабка меня все обучала женской премудрости, включая такое, о чем я и не подозревала.

Тут Аристова запнулась, слегка порозовела, но быстро овладела собой.

— В общем, дед рассказывал обо всем, но период с сорокового по сорок седьмой выпадал. Когда я это заметила, то подумала, может, забывает? Спросила, а он будто не слышит. Ну, я и прекратила попытки. Умер он уже в конце перестройки, и сразу же после смерти приехали какие-то люди изымать его бумаги. Знаешь, как будто обыск делали, все забрали, что в его кабинете лежало, все подряд. Муж мой, тогда уже законный, попробовал возражать, его выгнали, а изъятие продолжили. Ну, тут я и удивилась: баба Евдокия берет телефон, кому-то звонит и разговаривает, почти командуя: дескать, что же это творится! Тело еще не остыло, а вы тут…

Положила она трубку, я ей валерьянку готовлю, боюсь, не дай бог, сознание потеряет. Вдруг звонит телефон. Я спрашиваю: кто? — и мне очень вежливо говорят: будьте добры, пригласите товарища, ну, допустим, Серова, который в настоящее время находится в вашей квартире. Я позвала, а этот Серов, меня едва не выгнал. Я вернулась, говорю: а Серов не идет, что ему передать? Там снова очень вежливо говорят: передайте, что приглашает его, ну, скажем, Меркулов. Я снова — в кабинет, а они на меня смотрят уже со злобой: мол, что ты нам мешаешь! Зато надо было видеть, когда я сказала этому «Серову», кто его к телефону зовет. Он бежал, как стометровку. Потом возвращается, обходит меня, как особо ценную фарфоровую вазу, и командует своим: все разложить на прежние места. И все! Тут я, честно говоря, удивилась: они помнили, где что лежало, все разложили точно так, как до изъятия, и сами уселись тихо, как мышки.

А через час с небольшим звонок в дверь. Приехал, как я поняла, тот самый «Меркулов». Бабе Евдокии руку целовал, выражал соболезнование и все просил прощения, объясняя, что сам отсутствовал и не знал об «ошибочно принятом решении». Потом мы с ним зашли в кабинет, он осведомился, все ли положили на прежние места, и людей тех отпустил.

Я тебе вот почему все это рассказываю: он потом долго с бабой разговаривал, а я им чай готовила. Как я поняла, то, что баба меня не просила уйти, для него было вроде рекомендации. Помню, «Меркулов» ей сказал: вы сами понимаете, что будет, если записи попадут не в те руки. Баба Евдокия и говорит: Иринка с ним больше всех работала, так что иди с ней в кабинет, и бери все, что нужно.

В кабинете этот «Меркулов» просматривал бумаги, выбирал тетрадки и листы по каким-то ему известным признакам. Иногда мне задавал вопросы, вроде — а не помните ли, где у него, ну, и называет что-нибудь. Но я сообразила, что это проверка, и стояла ни жива ни мертва. Потому что эти «тетрадки», из-за которых, как выяснилось, разгорелся весь сыр-бор, я к тому времени уже лучше деда Егора знала.

Дело в том, что я училась на третьем курсе и писала научную работу под руководством Лобанова. Он уже тогда был почти «светилом», хоть и молодым, и даже не доктором наук. Меня к нему отвел дед. Познакомились, велел руководить и предупредил: руки не распускай, а то… оборву. Прямо так при мне и сказал, — смущенно улыбнулась Ира. — Лобанов девиц любил всей душой и телом, но ко мне относился почти целомудренно, хотя видно было, что я ему нравлюсь. Но взял он меня «под крыло» еще и потому, что дед заявил: материалом и руководством я сам ее обеспечу, а тебе надо только присматривать, чтобы никто не вздумал палки в колеса ставить.

Ирина замолчала, но Корсаков не стал ее торопить.

— Так, вот материалы, о которых дед Егор говорил, — продолжила Ирина, — в этих тетрадках как раз и находились.

— Что за материалы? — Корсаков почувствовал, что рассказ приближается к апогею.

— Можно сказать, это заметки об истории Московского метро.

— «Можно сказать?» — уловил нюанс Корсаков. — А как еще можно сказать?