Федор Зарин-Несвицкий - Тайна поповского сына

— Так и надо! — вдруг воскликнула императрица, сверкая глазами…

— Но это бунт, ваше величество! — возвысил голос Бирон. — Я имею донесение от Бранта, он честный солдат, там бунтуют крестьяне, вот боярин, что сам сознался, да еще Кочкарев, коего я уже препроводил в Тайную канцелярию.

— Не верь, матушка, не верь, ласковая, — не обращая внимания на бешенство герцога, говорил Кузовин, — и Кочкарев не бунтовал, лжет этот Брант.

— Я не трогаю дело Кочкарева, — произнесла императрица, — вы сами рассмотрите его. Но взгляните же, герцог, на старого боярина — и это бунтовщик? Смеху, право, достойно! Да из вашего Бранта преизрядный шут вышел бы. Вы бы послали ему, герцог, орден святого Бенедикта, коим мы жалуем наших особо отличных шутов.

Бирон слушал, закусив губы.

Действительно, и ему было немного неловко.

По рапорту Бранта он ожидал увидеть крепкого, сильного человека, с лицом разбойника, а увидел перед собою восьмидесятилетнего старика.

— Воля вашего величества, — ответил он, — но майор Брант честный воин…

— Это майор-то Брант честный воин, ваша светлость? — вдруг неожиданно раздался рядом с герцогом чей-то властный и насмешливый голос.

Бирон повернул голову. Этот вопрос произнес человек, скромно одетый в темно-коричневый камзол со звездой на груди, высокий и стройный, в напудренном парике.

Трудно было определить его возраст. На его овальном сухом лице с орлиным носом не было ни одной морщины, только на лбу легла поперечная складка. Огромные черные глаза горели совсем молодым огнем. Красивые губы насмешливо улыбались, обнаруживая белые зубы.

Во всяком случае, этому человеку можно было бы дать на вид лет сорок-сорок пять. На самом же деле ему было значительно больше, возраст его приближался к шестидесяти годам.

Этот человек уже несколько минут как, никем не замеченный, вошел из боковых дверей.

Императрица обернулась на звук его голоса.

— А, Артемий Петрович, — произнесла она. — Что это вы там про Бранта говорите? Мне любопытно послушать.

Артемий Петрович Волынский, генерал-аншеф, обер-егермейстер и кабинет-министр, быстро приблизился к императрице и, склонясь на одно колено, благоговейно поцеловал милостиво протянутую ему руку.

— Я, ваше величество, — начал он, — хотел лишь сказать, что его светлость, сиятельнейший герцог, введен в заблуждение. Этот майор Брант был в походе тридцать четвертого года и, яко вор и грабитель, едва не был повешен мною, и был он не воином, а служил у гоф-интенданта. А потом перешел к фельдмаршалу Миниху, каковой, пожелав от него отделаться, удалил от армии, препоручив его благоутробию его светлости.

С каким бы удовольствием увидел Бирон на плахе эту красивую голову.

— Вот видишь, герцог, — тоном ласкового упрека произнесла императрица, — это твоя ошибка.

Волынский торжествующе улыбнулся, а императрица продолжала:

— Нашим самодержавным еловом приказываем выдать боярину Кузовину тыщу рублей серебром, сложить с него все недоимки и впредь до самой смерти не взимать подушных. Ваша светлость, — обратилась она к Бирону, — не оставите сделать посему нужные указы.

Кузовин со слезами вновь упал к ногам императрицы.

Волынский был смел и самонадеян, он затеял опасную игру, но тяжелое чувство невольно сжало его сердце, когда он встретился глазами с Бироном.

На каменном лице ярко горели большие глаза с маленькими зрачками, и столько ненависти, холодной, терпеливой ненависти было в них, что Волынский отвернулся.

«Он умеет ждать», — мелькнуло в его голове.

Волынский не раз проклинал свою горячность; если бы он имел выдержку Бирона и его умение выжидать момент, история России была бы иная.

«Близится, близится час последней борьбы», — подумал он.

Под влиянием сознания совершенного великодушного поступка, на самом деле несколько растроганная, императрица была очень милостива к окружающим.

Она развеселилась.

Громко смеялась шуткам своих шутов.

Горбатая калмычка, вступившаяся за князя Голицына, с жалобным воем подползла к ее ногам.

— А, Буженинова, — со смехом произнесла государыня, — чего воешь?

— Князюшку забижают, — плаксивым голосом заговорила дура. — Дай ему орден! Дай ему орден! — твердила она, целуя подол платья императрицы.

— Ах ты, девка, девка, — ответила Анна, — что, чай, влюбилась в его сиятельство?

Окружающие громко захохотали.

Князь Голицын, поняв, что речь идет о нем, высоко взмахнул своими широкими рукавами и пронзительно закричал: