Федор Зарин-Несвицкий: Скопин-Шуйский

Мрачная задумчивость исчезла с лица Басманова, а старик Мстиславский приветливо и ласково улыбнулся. Димитрий Шуйский слегка побледнел и испуганно взглянул на брата Василия, который торопливо прервал свой разговор и поспешно вдоль стен старался пробраться к ново-пришедшему.

Появление юноши словно сразу подбодрило русских женщин и мужчин, несколько растерявшихся среди блестящего европейского общества.

Этот юноша был непременным гостем на всех торжествах Димитрия Иоанновича. В его осанке, в его обращении с поляками, считавшими русских варварами и медведями, было столько такта, столько прирожденного достоинства, что самые наглые смущались под его взглядом, порой столь презрительным и гордым, что казался взглядом прирожденного владыки.

Этот юноша никого не затрагивал, не был задорен, свято и верно чтил царя Димитрия, постоянно вращался в его обществе среди поляков, но никогда и никому из этих поляков не пришло бы в голову отнестись к нему свысока или тем более позволить себе по отношению к нему какую-либо грубость.

Многие, и свои и чужие, не любили его, но все относились к нему с уважением, несколько смешанным со страхом. Русские чувствовали себя при нем увереннее, а иноземцы вели себя сдержаннее.

Молодой царь заметно, на зависть другим, отличал его и, несмотря на его юность, сделал членом своего совета наравне с Нагим, Мстиславским, Воротынским и другими старейшими вельможами, пожаловал ему высокое звание великого мечника и дал ему почетное поручение привезти на Москву из Выксинского монастыря мать свою, инокиню Марфу.

Этот девятнадцатилетний юноша был князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский.

Молодой князь, остановившись у порога, обвел взглядом присутствующих.

Он едва обратил внимание на дружественные улыбки поляков, отвечая на них легким наклоном головы.

Когда он взглянул на свою невесту и невесту дяди, его лицо прояснилось и стало неузнаваемо. Столько вдруг, правда, на одно мгновение, сказалось в нем глубокого нежного чувства. Вообще улыбка всегда преображала его лицо. В ней было столько привлекательности, столько беззаветности, что за эту улыбку часто самые жестокие враги прощали ему обычное высокомерие.

Но он тотчас отвел глаза от боярышен, взглянул на царя, заметил приближающегося к себе дядю Василия Ивановича, и его лицо приняло холодное, пренебрежительное выражение.

— Здравствую тебе, княже, — раздался за ним тихий голос.

Скопин не торопясь повернул голову и узнал боярина Михаила Игнатьевича Татищева.

— Здравствуй, боярин, — холодно ответил он и отвернулся.

Лицо Татищева, с большими мрачно горевшими черными глазами, выдающимися скулами, обрамленное легкой, редкой черной бородкой, слегка подернулось.

— А что, княже, — продолжал он, обращаясь к стоявшему к нему спиной Скопину, — нравится тебе это поганство?

Скопин слегка обернулся и через плечо ответил:

— Не понимаю, что говоришь, боярин. Не тебя ли простил царь?

— Хорошо, поймешь завтра, — проговорил почти про себя Татищев, злобно щуря глаза… — Подлетыш, старших не уважаешь, ништо!.. — злобно прошептал он, отходя.

Скопин даже не повернул головы. Он не слышал слов Татищева. Ему был противен этот человек, вечно злобствующий, вечно ненавидящий кого-нибудь, неблагодарный и завистливый. Давно ли он позволил себе оскорбить царя, вступившись за опального в то время Василия Шуйского, прикрываясь старинными обычаями, по которым царь не должен есть телятины. Он был в опале, жестокая казнь угрожала ему, и в день Святой Пасхи он был прощен царем, по ходатайству человека, которого считал своим злейшим врагом, Петра Федоровича Басманова. И, прощенный, он ненавидел и царя, простившего его, и того человека, благодаря которому он был прощен.

К Скопину тихо, своей кошачьей походкой, с ласковой улыбкой подошел дядя его, князь Василий…

— Ну, что, Миша, ты откуда? — начал он.

Скопин посмотрел на своего дядю долгим, проницательным взором и медленно ответил:

— Из дому, дядя, но на Москве что-то неспокойно, да и у дворца караул не немецкий.

— А это я, Миша, распорядился, все же надежнее, коли свои стрельцы стоят…

— А царь знает об этом распоряжении? — спросил Скопин.

На лице Василия Ивановича появилось выражение растерянности. Он мялся, но племянник не заметил этого, пристально глядя на свою невесту, около которой вдруг появился пан Осмольский, любимец царицы, и что-то шептал ей, от чего ее гордое лицо разгоралось, а в глазах сверкали гневные огоньки… За Осмольским стоял славившийся своей красотой, богатством и родовитостью князь Вышанский и с одобрительной улыбкой слушал Осмольского.