Иван Клула - Екатерина Медичи

Несмотря на то, что симптомы агонии указывали на естественную смерть, Генрих III приказал произвести вскрытие, чтобы избежать ставших привычными слухов об отравлении, которые обходили канцелярии после смерти любого принца. «Были такие, – пишет Брантом, – кто всякое говорил о ее смерти и даже о яде. Может быть, да, может быть, нет, но она умерла и околела с досады». Легат представил папе отчет о вскрытии: «Тело королевы было вскрыто по приказу короля, было поврежденное, залитое кровью легкое, с абсцессом с левой стороны. Тело было набальзамировано, положено в свинцовый гроб, который, в свою очередь, был опущен в деревянный. Затем дали возможность набежавшему народу посмотреть на королеву: ее тело обрядили в самые красивые золотые одежды, какие только нашлись во дворце, и перенесли из спальни в зал для аудиенций. Многие дамы в трауре оставались около тела, окруженного многочисленными свечами, а отцы францисканцы всю ночь читали псалмы».

Правда, выставлена была только парадная статуя королевы, на которую, по традиции, наложили слепок лица [413] королевы. Обычная верхняя одежда государынь была найдена в одном из сундуков в замке; как рассказывает Брантом, до этого ее использовали, чтобы одеть лежащую статую умершей королевы Анны Бретонской. Четыре недели народ мог видеть это зрелище, а 4 февраля 1589 года король приказал устроить пышные похороны своей матери в церкви Святого Спасителя Блуа, возвышавшейся на крепостных стенах замка. Архиепископ Буржский Рено, или Реньо, де Бон, глава палаты духовенства на Генеральных штатах, произнес надгробную речь в форме панегирика:

«Смирите гордыню свою перед Господом, вы – истинные французы, признайте, что вы потеряли величайшую королеву – самую добродетельную, самую благородную и знатную по происхождению, самую уважаемую, самую целомудренную среди всех женщин, самую осторожную правительницу, самую нежную собеседницу, самую приветливую и великодушную к тем, кто к ней обращался, самую милосердную и смиренную по отношению к своим детям, самую покорную своему мужу, но главное – самую набожную, самую расположенную к бедным из всех королев, когда-либо царствовавших во Франции!»

Этой прекрасной похвальной речи вторила эпитафия, которую решил сочинить в ее честь Этьен Паскье:

Здесь покоится цветок Флоренции.

Вдова короля и мать короля,

Которая своими неусыпными заботами

Спасла всех детей своих от насилия…

Отражая удары ненависти и зла,

Только она закрывала нашим горестям двери.

И вот умерла накануне Богоявления,

И боюсь я, французы, что со смертью ее

Вместе с миром умрет и королевская власть.

Известие о смерти королевы пришло в Париж 7 января и распространилось по городу, еще бурлившему после убийства Гизов. Подбиваемый своими священниками народ разрушил [414] усыпальницы и мраморные фигуры, водруженные по приказу короля около большого алтаря церкви Святого Павла (Сен-Поль), его «миньонов» Сен-Мегрена, Келюса и Можирона. Летописец Л'Этуаль, типичный средний парижанин, совершенно бесстрастно пишет о Екатерине: «Она хорошо пожила для женщины круглой и жирной, какой она была. У нее был хороший аппетит, и она отменно питалась». Говорили, что убийство Гизов ускорило ее смерть. «Однако, – добавляет Л'Этуаль, – парижане решили, что она устроила и дала свое согласие на смерть лотарингских принцев; а шестнадцать [27] Так в книге. (прим. ред.). говорили, что если ее тело привезут в Париж, чтобы похоронить в Сен-Дени в великолепной усыпальнице часовни Валуа, которую при жизни она построила для себя и покойного короля, своего супруга, то они бросят ее на свалку или в реку».

Но не все парижские лигисты были настолько безжалостны. Знаменитый проповедник Гинсестр возвестил о смерти королевы с кафедры в воскресенье: «Она сделала много доброго и дурного. Сегодня очень сложно сделать выбор: должна ли католическая церковь молиться за ту, которая так плохо жила и часто поддерживала ересь, а в конце жизни, как говорили, выступала за наш правый союз и не соглашалась на смерть наших добрых принцев. Поэтому я скажу вам, что если случайно, из милосердия, вы помянете ее молитвами pater, Господь Всемогущий, или Богородице Дева, радуйся, то это, как может, послужит ей, отдаю это на ваш суд».

В Париже тоже было произведено достаточно эпитафий. Самую известную приводит Л'Этуаль. Насколько можно судить, она дает весьма противоречивую оценку:

Здесь покоится королева – и дьявол, и ангел,