Михаил Каратеев - Русь и Орда

Вскоре были открыты и главные ворота, в которые ворвался с площади поток воинов, растекающийся по всем помещениям и дворам Алтын-Таша. Его защитники, видя бесполезность дальнейшего сопротивления, один за другим бросали оружие и с повешенными на шеи поясами опускались на колени, чтобы этим знаком смирения купить себе жизнь. Карач-мурза приказал никого зря не убивать, а главное — захватить живым самого Хаджи-Черкеса.

Его окружили в одном из залов дворца, где он забаррикадировался с десятком приближенных и, зная, что в таких случаях хану пощады не бывает, решил защищаться до конца. Однако когда от имени Карач-мурзы им предложили сдаться, обещая в этом случае жизнь и свободный выезд из Сарая, все находившиеся с ним, за исключением одного, сохранившего верность до конца, заявили, что они сдаются. Им ответили, что Карач-мурза примет сдачу только всех вместе, включая и самого хана, или же прикажет перебить всех до единого. Хаджи-Черкес сдаться не пожелал. Тогда приближенные, пошептавшись между собой, разом набросились на хана и единственного преданного ему нукера и, обезоружив их, передали в руки победителей.

Несколько часов спустя, когда высоко поднявшееся солнце уже искрило ослепительным светом огромный золотой полумесяц, возвышавшийся над главным куполом Алтын-Таша, а в городе были подавлены последние очаги сопротивления, два незнакомых нукера вывели Хаджи-Черкеса из темного чулана, в котором он был заперт с момента пленения, и привели его в престольный зал.

Стоявший на возвышении трон великих ханов Золотой Орды — тот самый черный эбеновый трон с подлокотниками в виде золотых драконов, на который Хаджи-Черкес впервые сел три дня тому назад, — теперь был донизу закрыт опущенным пурпурным балдахином. На верхней из трех ведущих к нему ступеней, покрытых драгоценным персидским ковром, подперев рукою подбородок, сидел Карач-мурза. Он был в белой шелковой чалме, заколотой спереди золотой застежкой с тремя крупными сапфирами, в кафтане из голубого с золотом изербафта [265] Изер — по-персидски золото, бафт — ткань. Так называлась персидская парча из плотной бархатной или шелковой основы, затканной узором из золотых или серебряных нитей. и со сверкающей самоцветами саблей на боку — подарком московского государя Дмитрия Ивановича.

В огромном и роскошно убранном зале никого не было, кроме победителя и побежденного. Они хорошо знали друг друга и даже находились в довольно близком родстве: Хаджи-Черкес, который был лет на двадцать старше Карач-мурзы, приходился последнему двоюродным дядей. Но между ними и их семьями никакой близости не существовало: среди чингисидов, за очень редкими исключениями, никто не доверял ближайшим родственникам, ибо такое родство прежде всего знаменовало собой приблизительное равенство династических прав, то есть особенно жестокое соперничество в борьбе за престол и власть.

Таким образом, Хаджи-Черкесу не на что было надеяться. Он был совершенно уверен в том, что не доживет до вечера и что Карач-мурза его уничтожит точно так же, как и сам он уничтожил бы при подобных обстоятельствах любого свергнутого им хана. Этого требовало простое благоразумие, а потому Черкес в глубине души не осуждал племянника и приготовился умереть с достоинством.

Оставленный конвоирами посреди зала, он не склонил головы перед своим победителем, лишь мельком глянул на него, а потом отвел глаза в сторону, с внешним равнодушием ожидая, что ему скажут. Взгляд его на мгновение задержался на толстой зеленой книге, изукрашенной золотою вычурью и лежащей на высоком столике в трех шагах от трона. Что это — Коран так и не убрали отсюда с тех пор, как третьего дня вельможи и военачальники присягали на нем в верности ему, великому хану Хаджи-Черкесу? Или его принесли сюда снова, для того чтобы те же самые люди присягнули теперь Карач-мурзе?

— Я вижу, эта священная книга тебе о чем-то напоминает, хан? — с легкой насмешкой спросил царевич, перехватив его взгляд. — Может быть, о том, что ты плохо сделал, прервав свой хадж, и вместо Мекки оказался в Сарае? Не потому ли тебе пришлось так скоро уступить престол другому?

Терять Хаджи-Черкесу было нечего, а потому он принял вызов и ответил:

— Ты сам боишься того, что у меня отнял. Хоть и три дня всего, но я сидел на троне, а ты сидишь у его подножия, на лестнице. Твоя русская кровь слишком тяжела для того, чтобы ты мог подняться с нею на эти три ступени!