Виталий Познин - Двойник Цезаря

Услышав все это, Цицерон необычайно оживился. Набросив на себя, будто тогу, постельную накидку, он начал возбужденно расхаживать взад-вперед по комнате, как это обычно случалось с ним в те моменты, когда он сочинял очередную речь или раздумывал о чем-либо.

— Послушай, Фульвия, заговорил, он, наконец, своим хорошо поставленным голосом. — Я оставляю тебе этот кошелек с систерциями а их там, поверь, немало и дам тебе еще десять раз по столько же, если ты выполнишь небольшую просьбу.

— Какую? спросила игриво Фульвия и, высыпав на постель монеты из цицеронова кошелька, принялась укладывать на своем белоснежном теле золотые кругляшки, создавая из них панцирную чешую.

— Просьба моя заключается в следующем, продолжал Цицерон тем же, свойственным его публичным выступлениям тоном. Но, осознав комичность ситуации, смолк и забормотал вполголоса. — Послушай, голубушка, я хотел бы попросить тебя вот о чем: все, что ты мне сейчас поведала, постарайся рассказывать повсюду своим приятелям и подружкам, слугам и рабыням, в термах и на базаре. Но не со смешками и ужимками, как ты мне сейчас об этом рассказывала, а на полном серьезе, закатывая глаза и замирая от ужаса. Ну, не мне тебя учить — ты такая великая притворщица и актриса, что сама кого угодно научишь… И добавь еще каких-нибудь ужасающих подробностей: что заговорщики, мол, хотят с четырех сторон поджечь город, отравить воду, перебить во сне всех уважаемых граждан… [10] В античные времена политические оппоненты не стеснялись поносить своего соперника последними словами и нисколько не брезговали распространением через агентов влияния компрометирующих противника слухов и сплетен ( Прим. автора ).

— Что они составили списки тех, кого в ближайшее время предадут страшной мучительной смерти… Что они зарезали одного из своих сообщников и его кровью подписались под своей страшной клятвой, а потом ели его мясо, чтобы скрепить свой страшный союз! подхватила Фульвия, бурно жестикулируя руками подобно выступающим на площадях актерам.

— Вот-вот, одобрил ее фантазии Цицерон. Что-нибудь в этом роде. Чем нелепее слух, тем лучше. Скорей поверят. А я, повторяю, сполна вознагражу тебя за эту маленькую услугу.

— Ну, не такую уж и ма-аленькую, протянула Фульвия и, собрав монеты в ладони, стала осыпать ими свое обнаженное тело, изображая Данаю, к которой неугомонный и изобретательный Юпитер явился в виде золотого дождя. — Как ни как, решается судьба твоего консульства. Ты человек новый, из провинции, а тут, ты знаешь, не любят чужаков. Так что у Катилины достаточно шансов, чтобы обыграть тебя, если ты сейчас не уберешь его с пути. Верно?

— Ты много болтаешь, поморщился Цицерон. Если не согласна, так и скажи. Мне не составит труда найти другой вариант.

— Ну что ты сердишься, мой птенчик? засмеялась Фульвия и, протянув руки, привлекла сенатора к себе. Я все сделаю, как ты просишь, мой сладенький. У нас ведь с тобой схожие натуры: я продаю свое тело, а ты свой красноречивый язык. И если продажных женщин порой побивают камнями, то тебе твой язык когда-нибудь отрежут… Ну-ну, не обижайся, мой сладкоголосый!

— Да, вот еще что, — сказал Цицерон, освобождаясь от объятий куртизанки. — Это касается твоего дружка. Я имею в виду Квинта Курия. Не отвергай его пока.

— Ну, это уже слишком! — капризным голосом сказала Фульвия. — Он мне смертельно надоел мне своей назойливой любовью. И потом он так мажется духами, что просто дышать невозможно…

— Любовь моя, по-моему, ты хотела иметь в своем перистиле оригинальные фигурки для фонтанов. Так вот считай, что там уже стоят две очаровательные бронзовые статуэтки. Одна из них изображает девушку с амфорой, из которой будет литься вода, а другая — большого плачущего крокодила. И еще тебя ждет золотое кольцо с самым большим жемчугом.

— И что я должна сделать за это?

— Сущий пустяк — выведывать у Курия все, что он знает о Катилине… Но для начала я сам, пожалуй, встречусь с этим Курием под каким-нибудь предлогом…

На следующий же день Курий получил приглашение посетить дом Цицерона на Палатине. Лелея надежду на то, что эта аудиенция может быть связана с возможностью возвращения его в состав сената, Квинт облачился в лучшую тогу и в назначенный утренний час появился у цицеронова дома, который, впрочем, уместней было бы назвать дворцом.

Он постучал несколько раз молотком, висевшим у мощной дубовой двери, и вскоре в дверях появился рослый раб с грубым лицом, вероятно, галл или скиф. Раб молча провел гостя в кабинет Цицерона и оставил его там одного.