Владимир Богомолов - Поворотный день

— Этот-то нашенский, — определил один, указывая на подъесаула. — А этот, должно, чечен из «дикой» дивизии?

— Атаман разберется.

— Ну шагайте, чего остановились, — приказал часовой.

Он толкнул высокую дверь, и они вошли в комнату. Туда же потянулись и картежники.

За старинным письменным столом сидел богатырского сложения казак. Цыганские кудри нависали на большой лоб, густые брови прикрывали глаза. А распущенная чуть ли не на всю грудь борода делала казака картинно красивым. Именно такими и представлял Дундич казаков. А большинство тех, кого он видел в бою против себя до сих пор, казались ему неудавшимися потомками Ермака и Разина.

Атаман поднялся над столом, посмотрел на каждого в отдельности, точно оценивая пришельцев: стоит ли с ними время терять? Подъесаул, по всему обличию видно, особенно по нахальным девичьим глазам, мастер языком работать, а вот этот, с узким нерусским лицом, с глазами темными и глубокими, — непонятный. Таких в округе Куркин не встречал. Может, с Хопра приехал? И мундир на нем чудной, английской, что ли? От кого же они пожаловали?

— Ну, вот вам Куркин, — представил Парамона Самсоновича дозорный.

— Так я ж вас сразу признал, — сказал подъесаул. — Я вас на митинге в Калачу слухал. Ну здорово вы их, Парамон Самсонович, отбрили.

— Погоди тарахтеть, как пустая таратайка, — остановил его Куркин. — Скажи сперва, что вы за — люди, из какого войска и для чего вам Куркин потребовался?

Подъесаул поглядел на Куркина, перевел взгляд на Дундича. В его взоре легко было прочесть укор бородатому атаману: «Ну разве ты не чуешь сам, кто к тебе пожаловал?»

— Красные мы. Разведчики, — с долей мальчишеского хвастовства ответил наконец подъесаул и уловил суровый взгляд Куркина на своих погонах. — Ах, вот что вас смущает, так это ж маскировка.

— Мы от Ворошилова, — вступил в разговор Дундич, произнося слова с сильным акцентом, — Мы слышали, что вы не подчиняетесь никакой власти. Это правда?

Куркин пристально посмотрел ему в глаза, что-то решил для себя и засмеялся в густую бороду.

— Брешут это все кадеты, шило им в брюхо. Советской власти подчиняюсь. Давно ждем вашу армию. Хочем всем отрядом вступить в нее.

Дундич, удовлетворенный ответом, протянул Парамону руку и представился:

— Дундич. Командир разведки.

— Ты, должно, из чечен или лезгин? — заинтересовался Парамон Самсонович. — Обличье у тебя хучь и светлое, но не нашенское. И говоришь чудно.

— Я серб.

— Эк тебя шибануло за тыщи верст. В Сербии мой дед был с генералом Черняевым.

— Это где же такая Сербия? В Булгарии, что ли? — спросил у Куркина один из казаков.

— Бери подальше. Под самой туретчиной, считай.

— И какого же рожна он на Тихом Доне делает?

— Мы красные борцы, — ответил Дундич. — Нас много. Две дивизии. Тридцать тысяч. Мы вам помогаем в борьбе за свободу.

— А мы, кубыть, от татар сами ослобонились, — насмешливо произнес тот же казак. — Турки нас, слава богу, не полонили. Так от кого же ты ослобождать нас пришел?

Лицо Дундича мгновенно изменилось. В больших темных глазах заметались колючие искры. Не первый раз слышит он такие вопросы. Неужели они действительно зря остались здесь, неужели их лишения, жертвы — ненужная блажь фанатиков-интернационалистов? А «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» — что, только красивая фраза? Неужели российскому пролетариату не нужна братская помощь? А как же стихи, которые с одного чтения запали в душу навсегда, которые он повторяет, как в детстве молитву?

— Так с друзьями не говорят, — вступился за Дундича Куркин. — Ты спервоначалу узнай, кто он и что он, а потом уж свои каверзные вопросы преподноси.

— Ты, Парамоша, не серчай, — остановил его казак. — Я хочу понятие иметь: почему это чужие за Ленина воюют? Нет ли тут подвоха какого?

— Дурак ты, Пантелей, — стукнул казака по лбу тяжелой ладонью Куркин. — За товарища Ленина две дивизии славян, ну еще там сотня-другая мадьяр, чехов, поляков, а за красновых да мамонтовых вся Германия, вся мировая Антанта, шило ей в брюхо.

— Ну, вот так бы давно, — удовлетворенно произнес казак, потирая лоб. — Теперь ясно.

— Куркин — красота! — воскликнул Дундич и достал аккуратно сложенный газетный листок. — На, читай.

Куркин взял листок. Отнес его далеко от глаз, как делают дальнозоркие, но, подержав немного, признался:

— В грамоте я не дюже силен. А тут еще мелким бисером пропечатано. Кто тут повострее глазами? Ты, что ль? — протянул он листок подъесаулу.