Владимир Богомолов - Поворотный день

— Что за шутки? — поручик пытался понять извивы азиатской мысли.

Но Дундич махнул рукой, и Баклайский почувствовал, как его цепко схватили под локти, а чья-то рука в мгновенье ока опорожнила кобуру, ловко прощупала карманы кителя и брюк.

— Что это все значит, мон шер? — задыхаясь от бешенства, все еще не желая верить в невероятное, произнес Баклайский.

— Все зависит от вашего благоразумия, — предупредил Дундич. — Поедете добровольно, гарантирую жизнь. В любом другом случае…

Поняв, что попался в глупую ловушку, поручик сник, на его густых ресницах блеснули слезы.

— Но для какой нужды я нужен Григорьеву?

— Вы нужны Буденному.

Ужас отразился на лице Баклайского.

Он мгновенно прикинул: если сейчас громко закричит, его может услышать ближайшая застава. Но при самом быстром аллюре казаки не успеют доскакать сюда потому, что самая тихоходная пуля быстрее самого быстрого коня. А может, и не пуля. Такую простую работу, как отделение души от тела, блестяще выполнит и кинжал. Так что самое благоразумное, заключил Баклайский, ехать добровольно, полагаясь на счастливый случай в пути. Но, приняв решение, он все-таки сказал:

— Это подло, Лека, или как вас, пользоваться такими методами.

— А у вас есть другие методы добычи сведений? — не без иронии спросил Дундич. — Если есть, поделитесь.

Ехали лесными урочищами, где царила непуганая глухомань, точно в сказке переплелись быль с небылью: через снежное кружево проступали диковинные грибы-пеньки, причудливые избушки из поленниц. И вся эта февральская идиллия, казалось, не имела никакого отношения к тому, что всего в нескольких километрах отсюда гремела война, гибли люди, сжигались дома, безутешно плакали осиротевшие семьи… И в такой день и час не укладывалось в голове, что и тебя может подстеречь пуля, осколок гранаты, шашка. А где-то совсем близко, в Колдаирове, тебя будет ждать самая красивая казачка Дона.

Сразу за Сакаркой наткнулись на свою засаду. Старший наряда угадав в кавказском офицере Дундича, протянул руку и, глядя на отрешенное лицо пленника, поздравил:

— С добычей, товарищ Дундич.

В глазах Баклайского промелькнула искра сарказма, «Господи, какой идиот этот Голощеков! Тот, за кого обещан мешок денег, был в наших руках». Он внимательно взглянул на своего сопровождающего, словно надеясь запечатлеть его образ на будущее. Но тут же мелькнула трезвая мысль: «Если оно у меня будет».

В штабе полка его ждали. Он это понял, как только увидел возле ворот Хижняка. Тот неотрывно вглядывался в дорогу. И, казалось, даже увидев Дундича, все еще не верил, что операция удалась. Он же помнил, в каком состоянии уезжал его заместитель. И лишь когда Дундич, соскочив с коня и передавая поводья Шпитальному, подошел к Хижняку, тот, не ожидая доклада, обмял его.

— С благополучным прибытием тебя, есаул Лека Дундич. А красиво звучит, правда?

— Очень, — согласился Дундич. — Но мое имя мне больше нравится.

— Проходи в горницу, расскажи, успокой душу.

— А этого куда? — спросил Дундич, показав на поручика.

— Так это не наш? — удивился комполка, только теперь приглядываясь к молодому краснощекому пленнику, покорно ожидавшему команду. Хижняка ввело в заблуждение, что поручик сидел в седле без кляпа во рту, с несвязанными руками. — Добровольно, что ли?

— Сам расскажет, — улыбнулся Дундич.

— Тогда обоих прошу.

Когда сообщение Дундича, подтвержденное сведениями пленного, было закончено, Хижняк решил, не мешкая, отправить Баклайского на станцию Качалино, где размещался штаб дивизии.

— А ты, Лека Думбаев, — позволил себе шутку командир полка, — иди отдыхай.

— Некогда, — решительно сказал Дундич. — Праздник сегодня.

— Потому и говорю «отдыхай» что праздник, — не понял Хижин к своего заместителя.

— У всех праздник. Масленица, — как сокровенную тайну выдал Дундич.

— Что? — поднялся комиссар, — Поповский праздник хочешь отмечать?!

— Народный, — насупился Дундич.

— Ты мне эти штучки выбрось из головы! — потребовал Вишняков. — Мы против той религии кровь, можно сказать, проливаем. Этих гадов косматых вместе с мировой контрой давим, а ты масленицу вздумал отмечать.

Хижняк переводил взгляд с одного на другого. Он, конечно, тоже за мировую революцию и против попов, однако масленица осталась в его памяти как праздник всенародный, как праздник проводов зимы и встречи весны. Но, может, теперь, при Советской власти, все старые праздники упразднены? Комиссару виднее.