Владимир Богомолов - Поворотный день

— Пардон, Александр Федорович, — примирительно сказал Баклайский, — казачки — прелесть: бюст — во, талия — во, ниже — во, — начертил он в воздухе фигуру.

— Не знаешь ты казачек, — все больше входил в раж Голощеков. — Кто тебе сказал, что у казачки зад — во, а талия — во? Не повезло тебе, Мишенька. Ты все своих сиволапых Чистопрудных баб подбираешь. А казачка, — чмокнул полковник, — чтоб вы знали молодые люди: казачка, она не идет, она несет себя по земле. Почему? Потому, что ноги у нее длинные, стройные, и это самое место не такое широкое, и талия не такая узкая. В ней все в норме. А то: во, во.

После такой длинной речи во рту Голощекова пересохло. Он, не чокаясь, отпил немного «Донского игристого» и о чем-то задумался. Не решаясь нарушить молчание, Баклайский подмигнул есаулу и кивком пригласил его в большую комнату.

— Теперь это надолго, — доверительно сказал поручик, показывая в сторону полковника. — Тоскует старик по семье. Она у него в Нижнем Чиру.

— Скоро увидит, — тоже тихо сказал Дундич. — Ведь пойдем по его местам.

Нет, пойдем этой стороной Дона. Хорошо бы теперь основательно что-то пожевать. А у этого куркуля вечно одно пойло..

«Кажется, птичка сама просится в силки», — подумал Дундич, а вслух сказал:

— Дорогой Мишель, если мои орлы приобрели барана, то не перекусить ли на воле, у костра? — Дундич предвкушенно цокнул.

— Шашлык по-карски? — просиял Бакланский.

— Что-то в этом роде.

— Приглашайте! — раскинул руки Баклайский, как бы рассчитывая на объятия.

Дундич жестом показал на выход.

— Хорунжий! — окликнул он Негоша с крыльца.

Тот появился из низов, где разведчики с дежурными по штабу после обеда играли в карты.

— Купили барана?

Негош вскинул брови:

— Уже… освежевали, порезали, переложили луком…

— А уксуса добавили? — как заправский гурман поинтересовался Баклайский.

— Самую малость, — вышел из-за Негоша Шишкин.

— Тогда по коням! — сбегая со ступенек, скомандовал поручик.

Негош выразительно глянул на Дундича. Тот подмигнул: все в порядке.

— Куда? — спросил Баклайский, когда группа выехала со двора.

— Куда угодно, — безразлично пожал плечами Дундич. — Вы здесь лучше нас места знаете.

— В займище. Жаль, поварих не прихватили. Впрочем, вечером в церкви подыщем.

Приотстав, беседовали о последних событиях на фронте, об охоте на лосей и диких кабанов, которых развелось в войну больше, чем надо, о великом полководце Деникине, так ловко умеющем ладить и с монархистами, и с конституционными демократами. Но больше всего Баклайский говорил о слабом поле. Тут он просто потрясал своими победами. Особо подчеркивая, что покорял он сердца милых дам, даже не прибегая к шантажу. Хотя мог это делать совершенно с чистой совестью: ведь у половины его приятельниц мужья в Красной Армии.

Когда въехали в лес и не увидели на первой поляне костра, Дундич озадаченно поозирался: куда же товарищи могли ускакать? Ведь договорились — на первой поляне.

— Эге-ге-ге! — приложив ладонь ко рту, крикнул поручик.

Сначала эхом ответила стена леса, а уж потом до их ушей донеслось ответное: «Эге-ге-гей!»

— Никакой дисциплины! — возмутился поручик. — Позвать их сюда!

— Здесь дрова! — донеслось снова из чащи.

— Есть дисциплина, — улыбнулся Дундич, понимая, что товарищи решили уйти подальше от казачьих застав.

— Пусть везут дрова сюда, — настаивал поручик. — Люблю во всяком деле порядок, мон шер.

Но когда до их ноздрей долетел горьковатый запах дыма, Баклайский, стремясь приблизить пиршество, дал шпоры своему пегому.

На поляне весело плясали языки костра, люди Дундича о чем-то оживленно переговаривались. По выражению их лиц Иван Антонович понял, что они обсуждают удачу в операции. «Молодцы, — похвалил он товарищей. — Негош даже глазом не моргнул, услышав о баране, а Шишкин вовремя про уксус ввернул словцо».

Первым спешился Баклайский. Он по-хозяйски подошел к огню, протянул руки к жаркому пламени. Люди Дундича глядели на командира, ждали его приказа. Ведь через минуту-другую поручик поймет: раз нет шампуров, нет мяса, значит, тут что-то не то. Сербы начали живо обсуждать этот вопрос.

— Послушай, Лека, скажи своим молодцам, чтобы они при мне говорили только по-русски, — решительно потребовал Баклайский. — Я же ни черта не понимаю ваш со… самобытный язык.

— Прости их за невежество, дорогой, — сказал Дундич, не покидая седла. — Конечно, мы будем говорить только по-русски. Шашлык будем есть попозже, а теперь мы очень спешим.