Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

— Да что вы, ваше превосходительство, — затараторил молодой человек. — Как говорится, кантинэ неглижабль!

— Неглижабль, — Скобелев глянул на заманчивую брюнетку, но та лишь томно ворохнула длинными ресницами. — За милых женщин, друг мой. За украшение нашей грубой солдатской жизни, за венец творения…

За венец выпить не успели, так как в номер вошел Алексей Николаевич Куропаткин.

— Шел на ваш львиный рык, как на маяк.

— Алеша! — радостно заорал Скобелев. — Алешка, друг ты мой туркестанский, откуда? Дай обниму тебя.

— Вы знаете, Михаил Дмитриевич, мою слабость: я никогда не обнимаюсь при посторонних. А поскольку обняться нам необходимо, то прошу, господа, незамедлительно покинуть номер. Живо, господа, живо, я не привык повторять команду!

Гости ретировались мгновенно, но друзья с объятьями не спешили. Скобелев вдруг обиделся, а Куропаткин разозлился.

— Ну и зря. Брюнеточка страстью полыхала, а ты… В каком виде меня показал перед нею?

— В хмельном, — отрезал Куропаткин, садясь напротив. — Чего изволите делать дальше, ваше превосходительство? Хвастаться победами, ругать тыловых крыс или страдать от непонимания? Я весь ваш репертуар наизусть знаю, так что давайте без антрактов.

Скобелев усмехнулся, налил бокал, неторопливо выпил. привычно расправив бороду, сказал трезво и горько:

— Нет, Алексей Николаевич, ничего ты не знаешь. Война здесь другая, не наша какая-то война. Здесь за чины воюют, за ордена, за царское «спасибо», а потому и продают. Меня, думаешь? Да плевать я на себя хотел: эка невидаль для России — еще один талант под пулю подвести. Солдат продают, Алеша, силу и гордость нашу. И меня продавать заставляют. Как вспомню песню, с которой куряне в бой шли, так… Женихами шли! Верили мне, как… как своему верили, понимаешь? И осталась та вера на Зеленых горах…

— Так вернитесь за нею, — тихо сказал Куропаткин. — Не знаю, какой вы полководец, но вы — вождь. Прирожденный вождь, в вас какая-то чертовщина необыкновенная, за вас умирают радостно. Лет этак двести назад вы бы ватаги по Волге водили и княжон персидских в полон бы брали не хуже Стеньки Разина.

— А может и лучше, — не без самодовольства заметил генерал. — Ватаги бы водил, а войска больше не поведу. Не хочу я, чтоб моим именем солдат на бессмысленную гибель обрекали, а посему кончим этот разговор. Хочешь со мной выпить — милости просим, а нет, так ступай задницу криденерам лизать.

— Или — или? Отчего же такие крайности?

— А оттого, что я — гордый внук славян, как назвал меня Александр Сергеевич. И каждый русский должен всегда помнить, что он — гордый внук славян, а не половецкий холоп и не ганзейский купчишка. И доколе мы будем помнить это, дотоле и останемся русскими. Особливым народом, которому во хмелю и море по колено, а в трезвости — так и вовсе по щиколотку.

— Весьма жаль, что наши славянофилы не слышат этой патетической речи.

— Плевать я хотел на славянофилов. Я уважаю всех людей, особенно если они — мои враги. А глупое славянофильство не уважает никого, кроме себя. Нет уж, Алексей Николаевич, ты меня с этими господами не смешивай, я Россию со всеми ее болячками люблю, без румян и помады.

— А что же на поле брани ее бросили? — Куропаткин подождал ответа, но Скобелев угрюмо молчал. — Не логично.

— Потерял я право людьми командовать. Уверенность ту ослепительную, что непобедим ты, что каждое слово твое понимают, что с песней на смерть пойдут, коли прикажешь. С песней, — генерал еще раз тяжело вздохнул. — Вот ты сказал, что я — вождь, и тут же Стеньку Разина вспомнил. Верно вспомнил, потому что никакой я не вождь, я — атаман. «Делай, как я» — вот и все, что я требую. А сейчас и этого требовать не могу, потому что не верю.

— В победу?

— В необходимость гибели солдат русских не верю! — крикнул Скобелев. — Понасажали старичья в эполетах на нашу голову, а я не желаю кровью солдат своих их тупость оплачивать. Не желаю, не буду и… и в отставку подам. Лучше турнепс разводить.

Он залпом выпил вино, расправил бакенбарды, пересел на диван и взял гитару. Подстроив, негромко запел по-итальянски, но Куропаткин видел, что занят он не песней, а думами, и что думы эти тяжелы и тревожны.

— А я-то, дурень, к вам стремился. Мечтал, что пригожусь, что повоюем вместе, как в Туркестане воевали.

— Так в чем же дело? — спросил Скобелев. — Возьми газеты, читай вслух, где дерутся. И рванем мы с тобой, Алеша, куда хошь — хошь в Африку, хошь в Америку. Наберем тысячу молодцов и покажем миру, что такое русская удаль.