Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

— Нет, — Александр поднял руку. — Дело, дело, сначала — дело. Я жду совета, генерал.

— Необходимо начать переброску гвардейских корпусов из России, — вздохнул Непокойчицкий. — Я не вижу иного выхода: мы рискуем единственной переправой.

— Ты прав.

— Слава Богу! — главнокомандующий широко перекрестился и велел позвать дежурного генерала.

Пока его искали, князь Имеретинский вновь попросил разрешения обратиться.

— Я осмеливаюсь просить Ваше Величество об особой милости.

— Ты заслужил, — важно сказал Александр.

— Поскольку мне, светлейшему князю Имеретинскому, в присутствии моего Государя было высказано сомнение в моей боевой деятельности, я прошу Ваше Величество доверить мне командование боевой частью, во главе которой я смогу принять самое непосредственное участие в следующем штурме Плевны.

— Ты думаешь, нам следует еще раз штурмовать?

— Я тоже того же мнения, Ваше Величество, — сказал Непокойчицкий. — Осман-паша очень опасен. Стал очень опасным после нашего поражения.

— У нас есть вакансии в дивизиях?

— Вторая пехотная, — суетливо подсказал Левицкий.

— Назначаю начальником второй пехотной дивизии светлейшего князя Имеретинского. Ступай отдыхать, князь, и готовь письменное донесение.

Имеретинский поклонился, но тут вошел Шелков. Главнокомандующий строго ткнул в него пальцем:

— Начальнику Петербургского округа, срочно, — откашлялся и вдруг с громким, неуместным пафосом начал диктовать:

— «Слава Богу! Гвардия с высочайшего соизволения посылается мне. Распорядиться следует быстро и молодецки, как я это люблю. Передай моим молодцам, что я жду их с чрезвычайным нетерпением. Я их знаю, и они меня знают». Все. Можешь идти.

— Цветы, цветы, — Александр жестом остановил Шелкова. — Белые розы на могилку Бореньке. Белые. Ступай.

Шелков, поклонившись, вышел. Все молчали, и через распахнутые окна вдруг донесся далекий скрип множества тележных колес. Император прислушался:

— Что это так скрипит?

— Обозы, Ваше Величество, — торопясь, подсказал Левицкий. — Раненые под Плевной следуют этапным порядком…

— Черт бы их побрал, сколько раз повторять, чтобы возили дальней дорогой! — гневно крикнул главнокомандующий. — Позвольте удалиться, брат. Я живо наведу порядок!

Светлейший князь Имеретинский, спрятав брезгливую усмешку в черных, переходящих в бакенбарды усах, дерзко вышел первым, оттеснив Николая Николаевича плечом, простреленным при штурме никому не нужного Гривицкого редута.

Скобелев пил вторую неделю. Начинал с раздраженного непонимания, почему в его постели оказалась женщина, кто она такая, о чем стрекочет и как ее зовут. Лихорадочно пытался припомнить вечер, как правило, ничего вспомнить не мог и торопился опрокинуть рюмку, чтобы обрести равновесие духа. Голова у него никогда не болела, но внутри было тревожно, а когда выпивал, все вроде бы вставало на свои места.

Вежливо выпроваживал очередную незнакомку, и начинался день бесконечного застолья, шума, карточной игры и безудержной вечерней попойки, где опять появлялись женщины, а утром все повторялось сначала. Первое время Млынов пытался вразумить Михаила Дмитриевича, но потом махнул рукой и решил ждать, когда тот сам перебесится и потребует утром холодной воды. Но генерал окончательно закусил удила, швыряя деньги цыганам, кокоткам, случайным карточным партнерам, выматывающим душу румынским скрипачам и красивым ножкам, плясавшим по его просьбам. Тут уж не могло хватить никаких капиталов, и Скобелев, не задумываясь, подписывал векселя и расписки под любые проценты. Разобравшись в этом, Млынов пришел в ужас и бросился разыскивать старика Дмитрия Ивановича Скобелева-первого, генерал-лейтенанта и командира не существующей более Кавказской дивизии.

— А как пьет? — спросил генерал, когда Млынов вкратце обрисовал ему скобелевский разгул.

— Много, ваше превосходительство.

— Дмитрием Ивановичем мое превосходительство зовут, знаешь чай, нечего на казенном языке объясняться в домашнем случае. Я тебя спрашиваю, «как», а ты — «много». Это не ответ: для кого много, а для Мишки — самый раз.

— По-черному, Дмитрий Иванович, — подумав, определил Млынов, старательно подумав.

— Вот это — ответ, — старик вздохнул. — Ах, сукин сын, гусар, лоботряс, прощелыга. С бабами?

— Каждый день — новая.

— Это — в меня, — не без самодовольства отметил Дмитрий Иванович: в его ругани было куда больше одобрения, что очень не нравилось Млынову. — Ну, это хорошо, скорее уморится. А ты чего прискакал? Уговаривать не пойду, я Мишку лучше тебя знаю. Стало быть, ждать надо, покуда силы в нем кончатся.