Генерал прискакал уже в сумерках. Выехал из кустов на скат и шагом поехал вдоль всей линии: лошадь и белая фигура хорошо были видны как своим, так и туркам.
— Солдаты! — громко крикнул он. — Товарищи мои боевые, друзья, братья мои! Велика ваша отвага, тяжелы ваши жертвы, беспримерно отчаянное мужество ваше! Низко кланяюсь вам и от всего сердца благодарю вас за это!
Турки не слышали, о чем кричит Ак-паша, но и стрелки, и артиллеристы прекратили огонь: даже враг уважал бесстрашие русского генерала.
— Вы славно потрудились сегодня, — продолжал Скобелев, шагом разъезжая вдоль цепи. — Мы не сумели добиться того, за что умирали наши товарищи, не по своей вине. Сражение наше проиграно, резервов более нету, а посему… — он гулко сглотнул подступивший к горлу комок, — посему приказываю отступать. Отходить неторопливо, сохраняя порядок и воинское достоинство, и не забывать при отходе о раненых. Предупреждаю офицеров: если мне станет известно хоть об одном оставленном тут раненом, я предам его командира суду! Полковник Паренсов, полковник Тутолмин, полковник Кухаренко — ко мне! Мы уйдем с поля боя последними.
Генерал спешился, низко опустил голову, продолжая стоять спиной к противнику. В кустах послышался шум, негромкие команды, людской говор. Какой-то казак взял у Скобелева коня, а к генералу подошли его помощники.
— Вот и все, — тяжело вздохнул Скобелев.
— Не стоит отчаиваться, Михаил Дмитриевич, — тихо сказал Паренсов.
— Солдат-то каков, а? Отважный, упорный, инициативный. А мы их — в землю, в землю! Щедра держава наша на солдатскую кровь. У тебя есть водка, Кухаренко?
— Станишники, у кого фляжка не с водой? — Полковник вернулся, протянул генералу. — Местное, красное.
— После этой войны еще краснее будет. — Скобелев отхлебнул, отдал Тутолмину.
— А турки не стреляют. Глотнете, Петр Дмитриевич?
— Не откажусь. — Паренсов пригубил, вернул фляжку Кухаренко. — Пойдем, что ли, Михаил Дмитриевич?
Командиры молча шли позади отступающих частей. Шорох кустов, топот, голоса, звон оружия постепенно удалялись.
За обратным скатом хребта стояли казачьи кони; на них переложили раненых и грузы, и все ускорили шаг.
— Как бы черкесы не нагнали, — сказал Паренсов.
— Осетин поопасутся, — проворчал Кухаренко.
Скобелев хотел что-то сказать, но впереди, в низине послышались голоса, лошадиный храп. А, пройдя поворот, в густых уже сумерках увидел еле тащившуюся батарею.
— Почему отстали?
— Орудие провалилось, спасибо, казаки помогли, — ответил хриплый сорванный голос.
Скобелев узнал командира батареи: на сей раз он был в форме. На лафетах, передках, зарядных ящиках лежали люди.
— Почему раненых казакам не отдали? Тащитесь еле-еле.
— Им уж все равно, — тихо ответил Васильков.
— Убитых вывозишь?
— Убитый — тоже солдат.
— Тоже солдат, — вздохнул генерал. — Веди батарею, мы позади пойдем.
Без помех они добрались до исходного рубежа, откуда в предрассветном тумане уходили в бой. Скобелев сразу же прошел к себе, написал боевое донесение и памятную записку о представлении к наградам есаула Десаева, подъесаула князя Джагаева, хорунжего Прищепу, нескольких казачьих офицеров и штабс-капитана Василькова. Написав последнюю фамилию, сказал Млынову:
— Узнай, из какой бригады была батарея.
Походил, снова сел и написал личную записку Паренсову: «Петр Дмитриевич! Спасибо тебе за труды и советы: работать с тобою мне было весьма отрадно. Извини, что лично не попрощался: сил нет, и на душе кошки скребут. При случае скажи барону, что генерал Скобелев заболел и отныне числит себя в резерве…»
Затем наскоро перекусил, приказал приготовить пару для дальней поездки, собрал походные чемоданы и, ни с кем не попрощавшись, глубокой ночью выехал вместе с Млыновым неизвестно куда…
Император Александр II пил утренний кофе с другом детства графом Адлербергом на свежем воздухе. Сообщений о сражении еще не поступало, но Государь был мрачен, и разговор не вязался. Свита скованно перешептывалась, и только Адлерберг что-то говорил о дальновидности цесаревича Александра Александровича, командовавшего Рущукским отрядом.
— Его энергия и суровая распорядительность достойны всяческого восхищения, Ваше Величество. Воистину он — державный сын державного отца.
— А Бореньке исполнился бы годок с месяцем, — вдруг вздохнул Александр. — А прожил всего-то сорок два денька. Бог мой, как несправедлива порою бывает судьба, граф.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу