Александр Шеллер-Михайлов - Дворец и монастырь

Особенно тревожное настроение, по замечанию Челядниной, охватило всех в этот день, точно что-то готовилось грозное. Челяднина не знала, что именно готовится, но боялась за великую княгиню, за брата, за себя, подслушав и разузнав какие-то смутные толки. У нее были свои шпионы и разведчики.

А брат ее все не шел и не шел.

Наконец, послышались давно ожидаемые твердые мужские шаги, и в комнату вошел молодой боярин, красивый, надменный и смелый на вид. Это был князь Иван Федорович Овчина-Телепнев-Оболенский. Он поклонился боярыне, бросил на стол щегольской меховой колпак, поцеловался трижды с сестрою и спросил несколько небрежным, недовольным тоном:

— Ну, что скажешь, сестра? Зачем звала?

— Заждалася я тебя, все глаза проглядела, родной, — проговорила она торопливо певучим голосом.

— Государыне великой княгине занадобился, что ли? — поспешно спросил он и, видимо, оживился.

Челяднина вздохнула и, отрицательно качая головой, печально промолвила:

— Нет, государыня великая княгиня все глаз не осушает, ни до чего ей и дела нет.

— Больно крепко, видно, старого мужа любила! — с язвительной усмешкой сказал он, присев на лавку и досадливо барабаня пальцами по столу. — А ты бы сказала ей, что слезы слезами, а дело делом. Оно ждать не будет, пока она все слезы выплачет. От ее слез и государю великому князю в каменном гробу теплее не станет, а ей они так глаза застелят, что она, пожалуй, и проглядит, что кругом делается…

— Про князя Юрия Ивановича намекаешь? — оживленно спросила Челяднина и пытливо взглянула на брата, словно желая проникнуть в его душу, знает ли он что-нибудь. — Вот и я слышала и тебя ради этого ждала. Замыслил он что-то неладное, болтают людишки. Передать-то мне передали, что тут деется что-то неладное, — а что — этого дураки не разведали. Тоже народ! Подслушать подслушают, а толком ничего не поймут, не разузнают, только ходят кругом да около.

— И князь Юрий Иванович, и князь Михаил Львович Глинский, и все, у кого зубы есть, покажут еще себя, — проговорил угрюмо Иван Феодорович Овчина-Телепнев-Оболенский, перебивая ее речь, — Один сегодня, другой завтра, а уж добра ни от кого не жди. Нет, чтя ни человек, то ворог.

— Так ты поговорил бы ей! — несмело посоветовала боярыня брату, пристально вглядываясь в него.

— Поговорил бы! Поговорил бы! — строптиво передразнил он сестру, сделав нетерпеливое движение. — Я говорить буду, а она рекой разливаться слезами станет о своем ненаглядном государе-батюшке…

— Ваня, нельзя же, — осторожно плаксивым тоном начала Челяднина. — Дело женское…

Он перебил ее сердито:

— Нет, довольно! Либо он, либо я! Мертвый ее не услышит, а у меня душу она всю вымотала… Который день не вижу ее, а и вижу, так только для того, чтобы услышать, что жизнь ей опостылела, что на свет бы она не глядела.

Челяднина упрекнула его:

— Ах, не знаешь ты нас, баб! Легко нам с пути-то сбиться, а потом совесть-то и заговорит, и каешься, и каешься…

— Ну, и шла бы в монастырь, если уж так грехи душу томят, а государство бросила бы, — сердито сказал князь, — а то с покаяниями-то этими и себя погубите да и другим головы не сносить. Теперь время горячее. Кто кого смога, тот того и за рога. Она не придушит, ее придушат.

— Ох, Иван, какие речи ты говоришь! — с притворным ужасом воскликнула боярыня и даже лицо рукой закрыла, точно от страшного видения.

— Чего хитришь-то? Сама все лучше меня знаешь, — резко сказал князь.

Челяднина в смущении глянула в сторону и потупилась.

— Что это только у вас, у баб, за обычай душой кривить, — с насмешливостью проговорил он. — Государыня великая княгиня плачет, глаз не осушаючи, словно и точно наглядеться не могла на старого мужа и свет ей постыл без него теперь; ты вот слов моих испугалась, что людей душить надо, чтобы самих они не задушили, а сама прежде меня это же передумала, об этом только и хлопочешь, чтобы самой дышать вольней было.

Он поднялся с лавки, захватил свой колпак и проговорил решительным тоном, не терпящим возражений:

— Скажи государыне великой княгине, что мне ее ныне беспременно видеть нужно. Как стемнеет, я приду к тебе.

Он пошел, потом, вспомнив что-то, сказал:

— Да, сегодня князь Борис Горбатый у государыни великой княгини, верно, будет по делу. Пусть выслушает. Так и скажи, а то, пожалуй, и его на глаза не пустит ради слез-то своих

— Насчет князя Юрия Ивановича? — торопливо спросила Челяднина. — Так мне и сказывали, так…