Николай Лузан - Призрак Перл-Харбора. Тайная война

Навстречу ему из кресел поднялись Поскребышев и Пономарев.

— Здравствуй, Иван, рад видеть тебя в здравии! — тепло поздоровался Поскребышев.

— Хорошо выглядишь, — присоединился к нему Пономарев и, многозначительно подмигнув, предложил: — Алексей Иннокентьевич, может сразу к столу.

— Погоди, Борис, с этим всегда успеем! — остановил его Поскребышев и, пройдя в зал, предложил:

— Садись, Иван… О, извини, — это больше по части Берии. Присаживайся и рассказывай, как добрался.

— Нормально, если не считать того, что едва не попал на Лубянку, — не стал он вдаваться в подробности.

— Опричники Берии, как всегда, торопятся, — желчно заметил Поскребышев.

— От него уже звонили, — напомнил Пономарев.

Поскребышев нахмурился, ничего не сказал, позвал хозяйку и попросил:

— Мария Петровна, будьте добры, чайку!

Пока они рассаживались за столом и обменивались впечатлениями о погоде в Москве, хозяйка выставила перед ними батарею разнокалиберных вазочек и чашек. Последним на столе появился надраенный до зеркального блеска пыхтящий самовар. Пономарев принялся разливать чай по чашкам. Поскребышев переглянулся с Плакидиным и остановил его:

— Борис, ты что-то не с того начинаешь!

— Понял, — быстро нашелся тот, метнулся на кухню и возвратился с бутылкой «Столичной».

— Другое дело, — одобрительно отозвался Поскребышев и распорядился: — Наливай!

И когда рюмки наполнились до краев, произнес тост:

— За нашу будущую и за твою сегодняшнюю победу, Иван!

— За победу! — дружно поддержали его.

У Плакидина запершило в горле, а на глаза навернулись слезы. Он снова был среди своих, и то отупляющее чувство безысходности, недавно владевшее им, исчезло. Он испытывал глубокую благодарность к Поскребышеву, который, находясь у вершины власти, остался верен старой фронтовой дружбе, родившейся двадцать лет назад. Потом они поднимали тосты за Родину, Сталина, друзей, и Ивану хотелось, чтобы вечеру не было конца. Поскребышев понимал, какие он испытывал чувства, но время поджимало, и деликатно посмотрел на часы. Пономарев понял намек и вышел в соседнюю комнату. Они остались одни. Поскребышев испытующим взглядом посмотрел на старого друга и спросил:

— Иван, что произошло с Саном?

— Несчастный случай, дорожная авария, — коротко обронил Плакидин.

— Авария?

— Гололедица. Машину занесло, и ему не удалось выплыть.

— Надеюсь, вместе с ним утонула и тайна? — многозначительно произнес Поскребышев.

— Да, он унес ее навсегда.

— Остался только ты.

«Что ты этим хочешь сказать? К чему эта встреча? Новая игра, в которой я стану разменной монетой между НКВД и Особым сектором ЦК?» — в голове Ивана вихрем пронеслись мысли. Но на непроницаемом лице Поскребышева невозможно было прочесть ответ, и он с вызовом сказал:

— Я не один. А ты, Алексей?

Поскребышев промолчал. Мутная волна гнева захлестнула Ивана:

— Ну, чего вам еще надо? Я здесь! Делайте со мной, что хотите! Но не трогайте жену и сына! Вам что, мало моей крови? Да вы хуже…

— Прекрати! Я — не Господь Бог. Мы все по краю ходим. Думаешь, легко вырвать тебя у Берии? — сорвался на крик Поскребышев.

В комнату заглянул встревоженный Пономарев, но, столкнувшись с яростным взглядом шефа, ретировался в соседнюю комнату.

— Прости, Алексей, — извинился Плакидин.

— За что? Я и сам хорош, — буркнул Поскребышев.

— Спасибо, что не отдал Берии.

— Жирно будет. Партией он еще не командует!

— Все равно ты очень рисковал, я тебе…

— Оставь! Не больше, чем любой из нас, — перебил Поскребышев и, смягчившись, с улыбкой заметил: — И все-таки ты счастливчик, Иван.

— Я… Я? — удивился он.

— А что, разве нет? Эта старая кляча — история все-таки поплясала под твою дудку.

— Это заслуга Сана.

— Не скромничай. Ты просто молодчина! Ты герой! Но сам понимаешь… — и на лицо Поскребышева набежала тень.

— Алексей, да разве дело в награде. Главное, что «Самурай» не прыгнул нам на спину, а я здесь и живой.

— Все правильно, но от волкодавов Берии тебе, Ваня, надо держаться подальше, — заключил Поскребышев и окликнул: — Борис, у тебя все готово?

— Да, — подтвердил Пономарев и появился в двери.

Плакидин с недоумением смотрел на него. Лихо заломленная комсоставская ушанка едва держалась на затылке, полы толстого овчинного тулупа тащились по ковру, а новенькие, обшитые кожей генеральские валенки, болтались за плечом.

— Чего смотришь, Иван? Примерь гардероб, — распорядился Поскребышев.