Борис Акунин - Огненный перст (сборник)

Не знает, понял Ингварь.

Борис был сейчас не веселый и красивый, как всегда, а мятый, потерянный – и оттого вдруг родной.

Тронув брата за плечо, Ингварь тихо молвил:

– Думаю уже.

И всё рассказал. Про давнюю и безнадежную любовь, про чудо из чудес – Иринино согласие, про бессчастное сватовство. Только о своих опасениях не помянул: что и прежде, в единоличном княжении, он был жених незавидный, а теперь стал вовсе никакой.

Слушая, Борис оживленно кивал. Слезы высохли. Глаза заблестели.

– Ну, это дело мы быстро устроим, – сказал он уверенно. Подмигнул. – Не вешай носа, добудем твою ладушку. Положись, братка, на меня. Завтра же едем в Радомир. Я буду не я, если князь-Михайлу и его франкиню сушеную по-своему плясать не заставлю. Это-то я хорошо умею. Спи, Клюковка, утро вечера мудренее.

Ингварю впервые тогда подумалось: хорошо это, когда есть старший брат.

«Делай всё, как скажу, – велел Борис, – и выйдет складно».

Должно быть, так же надежно и уверенно чувствовали себя воины, когда он водил их в поход или в бой. Сомневаться и тревожиться нечего – знай исполняй, что наказано.

Ингварь и не сомневался. Но тревожиться тревожился.

Брат оставил его в поле, не доезжая Радомира. «Побудь тут час-другой. Дай мне князя с княгиней размягчить. Увидят тебя – зубы ощерят. Дочка, поди, своими слезами и жалобами их сильно примучила. А на меня им что крыситься?»

Удумано было хорошо. Не может такого быть, чтобы Борис своими рассказами, своей белозубой улыбкой и лучезарной повадкой не расположил к себе Михаила Олеговича и даже злющую Марью Адальбертовну.

Время Ингварь умел считать, как все: по солнцу. Однако небо затянули серые тучи, и было не понять, когда кончатся два часа. Ему казалось, что миновала уже целая вечность, а сколько времени прошло на самом деле, неизвестно. От волнения на месте не стоялось, и князь натоптал по траве целую тропинку, ходя то вперед, то обратно.

Наконец, трижды перекрестившись, сел на Василька, поехал к городским воротам.

Спешившись на княжьем подворье, сказал слуге, как условились с Борисом:

– Что брат мой Борислав Ростиславич, давно ли прибыл? Подпруга у меня лопнула, отстал я.

Ответили, что прибыл давно, кушает в трапезной обед с князем, княгиней и княжной.

Обнадеживающий знак. Особенно, что и Ирина там.

По лестнице Ингварь взбежал через ступеньку, но в зале, перед входом в трапезную, задержался. На стене, почетно, висело его серебряное зеркало. Подошел, осмотрел себя – всё ли ладно. Расстроился. В плохом-то зеркале, медном, он краше смотрелся. И бороденка не такая жидкая, и кадык не выпирает, и пятно на лбу не столь пунцовое.

Хорошее зеркало врать не стало. Перепуганные глаза жалко мигали, сдвинутые к самому носу – не соколиному, как у Бориса, а воробьиному.

Утешил себя тем, что в повести много сказано про Ижотину красу, а про то, пригож ли Трыщан, ни слова. Может, он тоже был собою неказист, но полюбила же его прекраснейшая из дев.

Теперь перекрестился уже не три, а тридцать три раза, ради укрепления духа.

Вошел.

Борис велел, как войдешь, сразу на него посмотреть, он знак даст. Скривится – делать плаксивое лицо; подмигнет – победительно улыбаться.

Но ни на кого кроме Ирины после стольких недель разлуки Ингварь, конечно, глядеть не мог.

Она зарумянилась, опустила ресницы, но взгляд лишь скользнул по вошедшему и переместился на Бориса. Тогда и Ингварь, вспомнив наказ, повернулся к брату. Тот скосил глаза на княжну, показал из-под стола большой палец: хороша, мол, твоя лада. Лица не скривил, но и не подмигнул, так что Ингварь не понял, унылым ему представиться иль веселым. Поэтому просто поклонился и сказал положенное величание.

Княгиня дернула ноздрей, отвернулась. Михаил – тот был добрее:

– А, ты. Что припозднился? Садись, садись. Вина ему, закусок. Ешь, пей, слушать не мешай. Ох, брат у тебя – лучше гусляра сказывает.

Кажется, всё было неплохо. До главного разговора еще, кажется, не дошло, но хозяев Борис размягчил. Даже княгиня Марья смотрела на него ласково.

– Ты пировал с лучшими принцами Франции? – спросила она, смешно коверкая слова.

– Почитай, каждый день бражничали. С Луисом Блуаским, с Етьеном Першским, с Бодуеном контом Невильским, с контом Жофреем Шампанским, – начал перечислять Борис имена, которые показались Ингварю потешной тарабарщиной, но для Марьи Адальбертовны, видимо, звучали музыкой. Княгиня на каждое охала, закатывала глаза.