Борис Акунин - Огненный перст (сборник)

– Что-о-?!

Боярин перепрыгнул через перила, ловко приземлился и пустился следом. Нечего и сомневаться – догнал бы. Тогда Шкуряте за «старого дурня» пришлось бы худо. Но здесь Добрыня увидел Ингваря – и сразу понял по его виду: беда.

– Почему так скоро? И почему один? Отказал Михайла? Не сладилось сватовство?

Он знал, куда и зачем поехали братья, поэтому таиться было нечего.

– Сладилось, – коротко, сквозь зубы, сказал Ингварь. – Борис у отца Ирину за себя попросил. Понравилась она ему. И нечего про это… За что Шкуряту мордуешь?

На скуластом лице боярина задвигались желваки, глаза сощурились, будто что-то высматривая. Кулак яростно ухватился за ус.

– Вон оно как… И ты стерпел?

– Сказано: нечего! – взвился Ингварь. – Что тут стряслось? Почему драка? Отвечай, коли спрашиваю!

На бешеный крик Добрыня не обиделся, а наоборот – даже кивнул, будто одобрил.

– У нас тут тоже неладно. Утром, как вы с Борисом уехали, вернулся тиун Лешко, кого ты в Рязань посылал, обоз сушеной рыбы продать. Продал, пять гривен привез.

– Что ж неладного? Цена хорошая. С теми пятнадцатью, что мы за воск выручили, уже двадцать набирается. Хватит евреям первую долю выплатить.

– Не хватит… Понес я серебро в казенную клеть, а там пустые полки. Ты знаешь, Борис приставил смотреть за казной Шкуряту, пса своего. Спрашиваю: где пятнадцать гривен, что за воск получены? Князь, говорит, забрал. И на то, говорит, его княжья воля, а ты мне не указ…

– Как это «забрал»? На что Борису целых пятнадцать гривен?

– Шкурята сказал, Борис после Радомира в Чернигов собрался…

Ингварь не мог опомниться.

– Господь милосердный! Чем же теперь долг платить?

– Это еще не беда, а бедёнка… – Боярин оглянулся и понизил голос. – Пойдем в терем. Покажу тебе нечто…

В горнице, за плотно закрытой дверью, дал в руки свернутый пергамент.

– Что это?

– Нынче же утром Борис, перед тем как ехать, приказал своему стремянному отроку Пикше отвезти Роману, князю Переяслав-Северскому письмо. Пикша мне крестник. Я его к Борису и приставил. Чтоб доглядывал. Показал мне грамотку… Ты прочти.

Переяслав-Северскому князю, своему двоюродному брату, Борис писал так:

«Романе, помнишь ли, как тому восемь лет, юность свою теша, на половцев за весельем и добычей ходили? Ныне мы оба князья, я в Свиристеле на отцовский стол сел. Гостил не своей волей у Тагыза, ненавистного твоего ворога. Не хочешь ли с ним поквитаться, чести и злата добыть? Тагыз из греческого похода много богатства привез. Нападем, себе заберем. Приходи в осень, когда урожай соберешь. Дружина у меня крепкая, но числом невеликая, а вместе бы вышло дело хорошее. Что скажешь?»

– На Тагыз-хана войной? Первыми? – ахнул Ингварь. – И ни мне, ни тебе об этом ни слова? С ума он сошел? Погубить всех хочет?

Боярин молчал, глядел так, будто ждал еще каких-то слов.

– Что делать, Путятич?

– Как «что»? – Добрыня пожал плечами, будто удивился. – Ясно: убить. Он не угомонится, пока не обратит отчину в пепелище. Всем от него лихо.

– Убить?! – пролепетал Ингварь и вспомнил, как, едучи из Радомира, сам себе про то же нашептывал. Но одно дело себе, в сердцах, шепотом, и совсем другое – вот так, рассудительно, в голос.

– Не думай, что Борис всем здесь люб. Старые дружинники на него зуб точат. Он молодым потакает, они стали дерзки, к старшим непочтительны. Все в «рытари» метят. Пойми вот что. – Добрыня цедил слова жестко, будто ронял капли расплавленного железа – ковать наконечники для стрел. – Первый долг князя – перед отчиной, перед людьми. Хочешь добрым быть, жить по-божьи – в монастырь ступай. Не занимай не своего места. Иль ты вправду «князь Клюква», как Борис тебя кличет?

И посмотрел на лоб, презрительно.

Ингварь потер родимое пятно. Тихо ответил:

– Это у меня, может, и клюква, но не Каинова печать. А еще раз заговоришь со мной о братоубийстве – прочь изгоню, хоть ты мне и дорог. То же сделаю, если Борис вдруг ни с того ни с сего животом захворает и помрет. Понял?

Боярин сдвинул седые брови, опустил голову.

– Письмо князь-Роману сожги. Сгинул гонец по дороге – бывает. Пикшу отошли подале. В Киев что ли? Он – отрок смышленый, пускай там в лавре греческому языку учится.

– Эх, княже… – тяжко вздохнул Добрыня. – Пожалеешь, да поздно будет… Еще вот что сегодня было, такой уж выдался день. Со степного рубежа, от Локотя-крепости, прибежал конный. Доносит, что едет к нам Тагыз-хана посланец, куренной Сатопа. Якобы про здоровье ханского родича Бориса сведать. На самом деле разнюхать хочет, ужились ли друг с другом два свиристельских князя, нет ли меж вами разлада. Я того Сатопу давно знаю, он пес нюхастый. Едет чинно, шагом, как подобает послу. Думаю, ранее завтрашнего вечера не прибудет. Это хорошо, что Борис в Радомире остался. Без него половца примем, успокоим, назад отправим. Хоть в этом нам удача, радуйся.