Александр Круглов - Сосунок

Ваня, было припавший сразу к прицелу, и увеличивавшему больше, чем наш, и более удобному, с мягким резиновым окуляром, оторвался опять от него и снова смотрел на ползших к ним гадов невооруженными живыми глазами. Затаив дыхание, не веря еще… Не желая верить в то, что это они, что уже видит их своими глазами. Возбужденно вскинул голову над щитом. И не знал, совершенно не знал, как вести себя дальше. Что делать? Так был поражен, потрясен. Но все-таки чувствовал… Даже он, неопытный, новичок, понимал, что прямой на водкой на таком расстоянии никакому орудию их не достать. Не пронять их броневую толстую кожу. Да и не попасть просто в них. Понимал… И только продолжал недоуменно смотреть. И тут совсем недалеко, справа, из-за зарослей шиповника, терна и череды неожиданно выметнулся еще один. Но так близко и так, казалось, бесшумно, неслышно из-за общего грохота, так неожиданно, что никто не успел даже вскрикнуть. Предупредить не успел. А потом и нечего уже было кричать. Напротив, все разом затихли, примолкли.

— Та-а-анк! — в наступившей враз тишине пораженно и истово, будто он единственный видел его, взревел лишь Пацан.

Все, что Ваня делал дальше, делал неосознанно, стихийно, сомнамбулически. Казалось, не он… Само собой будто все делалось. И все, все, что когда бы то ни было до этой минуты связывалось в его памяти с танка ми — рассказы, книги, кино, учеба на марше урывками, жалкие крохи воинских навыков, темные страхи, сомнения, вера, мечты о геройстве, — все, все теперь, в этот миг слилось вдруг в подсознательный инстинктивный рывок, в некий нервный спазматический выплеск. Он ошалело рванулся к прицелу, к окуляру глазом приник, пальцами вцепился в штурвалы. Не чуя, не сознавая уже, совсем позабыв, что все эти ручки, штурвалы, маховички, рычаг спуска бойка, станина под ним — слишком низкая, толстая, слева такое же необычно низкое и близкое колесо и совсем, совсем приземистый щит, — что все это так чуждо, так неловко, так непривычно ему. Как отшибло все это вдруг из памяти. Но пальцы… Пальцы все это чуяли. И, не угадывая здесь почти ничего родного и своего, мелко тряслись и стали как ватные. И едва шевелились… И как еще во обще они шевелились при этом при всем и, хотя и с натугой, но все-таки вертели штурвалы. Не поспевали никак за стремительно мчавшимся танком. Но все же старались догнать. Но почему-то никак не могли. Должно быть, правый, застекленевший, раздавшийся в изумлении, в ужасе глаз, скорее всего, вообще искал цель не

там, где надо, а намного выше или ниже, правее или левее.

— Не наш он, не наш! — услышал вдруг Ваня сквозь жарко пылавший туман в голове чей-то хрип из кустов, из упрятанных там пехотных ячеек. — Мимо, мимо идет! На других! И… с ним! Не трожь!

Танк несся мимо просвета в кустах, к орудию боком, словно шальной. Вовсю пер куда-то левее, на окопы соседей. На других нацелился. А пушки, укрытой в кустах, покуда явно не видел. И вообще никого и ничего, похоже, не видел в низкорослой и истерзанной поросли. Потому нахально во все лопатки так близко и пер. И так все это случилось неожиданно, происходило близко, стремительно, так Ваня был устрашен появлением этого — из стали, бензина и тола — чудовища, что не только на крест не мог поймать его, но и просто хотя бы в объектив прицела. Все шастал и шастал им вокруг танка, да понапрасну. Пальцы продолжали трястись, оставались бессильными, ватными. Сердце рвалось hg груди, билось молотом. Лоб, лицо побелели, все тело прохватило леденящей испариной.

— По пулемету промазал вчера!.. Смотри, — припав на колено правее него, у рукоятки замка, с дрожью вырвал из своей тощей, вовсю ходившей от страха груди инженер. — Ой, смотри, опять не промажь! Тщательней, тщательней целься! Промажешь, — взмолился вдруг он, — ведь всех, всех перебьет, передавит! Если не можешь, лучше не трожь!

И словно услышав его, спеша его поддержать, из кустов, из ячейки снова сипло, брюзжа прохрипело:

— Не трожь! Слышишь, не трожь! Нехай, нехай себе прет!

— Бей, бей! — оборвал, перекрыл сиплый голос густой рокочущий бас — чуть поближе и немножечко сзади. — Уйдет! Бей, бей! Не слухай его!

— А я кажу — не трожь! Слышишь, не трожь! — не унимался хрипун.

А Ваня как раз поймал наконец танк в окуляр. Поймал! Ловил теперь в крест. Вот и насадил уже на него. И вел, вел… Нес эту стальную, многотонную чушку теперь на кресте… И все это словно не он. Будто продол жала вершить это все за него какая-то посторонняя, глубинная сила. И вдруг усомнился. Вспомнил вдруг: "Да ведь… Когда танк вот так, боком идет, да близко, да на бешеной скорости… Да, да, необходимо тогда упреждение. Обязательно нужно! Крестом прицела надо вперед… Да, да, перед танком надо слегка забирать!" А насколько?.. На корпус, на два… А может, и меньше, коли так близко… Нет, не успели Ваню как следует научить. И он растерялся. Затрепетал. Суетливо задергался. Нервно метнул влево крестом, перед танком. Переметнул, показалось. Перепугался… Замлел. Снова назад повел крест…