Александр Круглов - ВОВа

— Изюмов! — наконец объявила из-за стола яркая молодая брюнеточка.

Иван Григорьевич вздрогнул (значит, ожидая, все-таки был напряжен), оборотился весь к ней.

— Вы Изюмов? — догадалась по его движению она. — Пожалуйста, вас, — и снова отвалившись точеным легоньким тельцем на спинку мягкого стула, величаво-небрежно указала крашеным ноготочком на черный дверной дерматин.

В пятьдесят седьмом, когда исключали из партии, за такой же, но богаче, из мореного дуба и массивнее, дверью, Ивану открылся просторный, с гобеленами, совершенно пустующий зал. И лишь за бесконечно длинным столом, смещенным чуть к окнам, торжественно восседало, как ему показалось тогда, человек до полста. Вросши в кресло, как в трон, венчал дальний цоколь стола один из виднейших столпов коммунистической партии. И хотя портреты его висели повсюду, Иван не сразу признал тогда главу КПК. Под стеклом, в обрамлении рам выглядел тот моложавым, с открытым энергичным лицом, исполненным творческих сил и стремлений. А тут… Наплывшие один на другой подбородки, подобно ошейникам, подминали высокий тугой воротник, неправдоподобно чернели от краски жиденький чуб и усы, а придавленные веками узкие глазки смотрели не в мир, не на сидевших рядом коллег, а в себя — тяжело и угрюмо.

С ходу схватив это все, тогда еще совсем молодой, всем открытый Иван как-то сразу вдруг ощутил, что напрасно он здесь, что не станет этот, заплывший барским жирком, бесстыдно нашвабренный, упорно видящий только себя, да и все, что двумя рядами по обе руки от него надежно подпирают его, нет, не станут они нисходить до какого-то там, совсем не известного никому Ивана. Не способны они что-либо по чести, по совести, справедливо решать. Им, как и прежде… Да хоть дюжина двадцатых съездов пройдет… Им от Вани, от всех остальных миллионов Иванов нужна только вечная слепая покорность.

Шверник <���Шверник Н. М. (1888–1970) — советский партийный деятель. С 1956 г. председатель КПК.> уперся взглядом в себя, то и дело посасывая, давно уже не свои, а вставные зубы и, не стесняясь молчал. Заседание вела сидевшая рядом с ним немолодая уже, с восточным лицом, сухая, словно мумия, женщина. И прежде чем, как и положено, дать слово ведущему дело инструктору, она, чуть коверкая неродной ей язык, негромко, но твердо поставила перед Иваном Григорьевичем один-единственный, но точный вопрос:

— Вы жалеете… Каетесь вы, что писали письмо на цека? Вы забираете назад это письмо?

— Вы спрашиваете, — уточнил, робея, чуть заикаясь, Иван, — отказываюсь ли я от написанного мною письма, раскаиваюсь ли я в этом?

— Да, — подтвердила женщина.

Ответить на это тогда Ваня мог лишь одно:

— Нет, не отказываюсь. Мне не в чем раскаиваться. Я убежден в своей правоте.

Ему было велено выйти. Когда через минуту пригласили опять, тоже ответили: Нет! КПК не находит никаких оснований для восстановления бывшего коммуниста Изюмова в партии.

Теперь же, тридцать три года спустя, за дубовой полированной дверью, Ивану Григорьевичу открылся кабинет раза в три меньше: стол чуть длиннее обычного, за ним, напротив друг друга, с десяток, не более, самых разных людей — поживших уже, средних лет, сравнительно молодых. Среди них три достаточно привлекательных женщины. Председатель, конечно, сидел, как и прежде, у цоколя, однако не в кресле, а тоже, как и другие, на стуле. И совершенно такой же, каким его знали по телеку, по кино, по портретам. Фамилия вот только не русская, странная — Пуго. «Пугало», как слишком уж вольно, однако беззлобно, с добродушным хохляцким смешком прозвала нынешнего председателя КПК Иванова жена-западенка. Впрочем, провожая мужа к этому Пуго в Москву, должно для баланса, справедливости ради, с шуточкой бросила:

— Мужик он, похоже, что надо. И внешне — рост, выражение глаз… А нос… Тебе бы такой! — подкузьмила она. — И вообще… Заметил… Как две капли на одного артиста похож. Этого, как его… Да из Прибалтики…

Вступив в кабинет, Изюмов, конечно, про все — и про нос, и про артиста, и про данное Марыськой председателю прозвище — моментально забыл. Тем более, что только занял свое место напротив него, за столом, как сидевший тут же Градченко встал и начал о нем, своем подопечном, десятиминутный доклад. Однако не прошло и минуты, как Изюмов, тоже вставший со стула, ревниво ловивший каждое слово Геннадия Евгеньевича, вдруг услыхал:

— А надо ли? Может быть, хватит? — слегка нараспев, с приятной нерусской картавинкой прервал инструктора Борис Карлович Пуго. — Я лично знакомился с делом. Есть ли здесь хотя бы один, кто не знаком? Нет? — спросил он так, что все согласно закивали головами. — Тогда пожалеем гостя, тех, кто в приемной нас ждет, а заодно и себя, и перейдем сразу к вопросам, — резким движением крепкого рта, острым прищуром живых серых глаз обратился Борис Карлович к членам комиссии. — Нет возражений? — Все и на этот раз охотно с ним согласились. — Пожалуйста, вопросы Ивану Григорьевичу, по существу.