Майкл Лукас - Стамбульский оракул

Джеймс наскоро помыл руки, сполоснул лицо и оглядел себя в зеркало.

— Я собирался пойти пораньше и занять столик, — сказал он, надевая сюртук. — Если решите присоединиться, я с удовольствием подожду вас.

Якоб с некоторым усилием сел и свесил ноги с кровати — ему пришлось слегка нагнуться, чтобы не ударяться затылком о потолок. Нижняя сорочка и мятые брюки делали его похожим на цыгана. Картину дополняли взлохмаченные волосы и яркий блеск голубых глаз.

— Да, — сказал он, потирая лицо. — Хорошо. Благодарю вас.

Якоб осторожно спустился по металлической лесенке и подошел к зеркалу. Начало было не слишком многообещающим, но после необходимых гигиенических процедур и переодевания он приобрел вполне приличный вид, по крайней мере для путешественника. Отношение к завтракам и обедам на корабле было не слишком серьезным, зато вечерней трапезе уделялось особое внимание. Судно было не первоклассным, поэтому фраков, смокингов, блеска изумрудных брошей и мерцания хрустальных канделябров в обеденном зале не наблюдалось. Зато похрустывали белоснежные скатерти, что в сочетании с красной обивкой кресел и изобретательностью шеф-повара делало ужины весьма приятными.

Джеймс и Якоб провели первый вечер за рассказами о своих путешествиях. И хотя всякому понятно, что миссионер и торговец коврами должны вращаться в разных кругах, Джеймс все же был потрясен тем, насколько отличались их истории. Он столько раз бывал в Ширазе, но ни разу не столкнулся ни с гадалкой, ни с профессиональным вором, а судя по рассказам Якоба, город был просто-таки наводнен ими. В свою очередь, Якобу никогда не доводилось обедать с главой государства или с послом. Правда, он беспрестанно упоминал о своем близком знакомстве с Монсефом Барком-беем в то время, когда тот был османским губернатором в Констанце. То, насколько несхожими были их жизненные пути, не только не мешало разговору, а, наоборот, добавляло интереса. После обеда они прошли в курительную комнату и за бутылкой портвейна проговорили допоздна.

Джеймса поразило, сколько его спутник знал о тканях. Он мог заметить любой дефект материи, находясь на другом конце комнаты, а сколько он мог рассказать о ковроделии — ни один лавочник с Капалы-Чарши не сравнился бы с ним. Но его истинным призванием была торговля. Хотя его товары были надежно укрыты в корабельном трюме и показать их было невозможно, Якоб так красочно расписывал яркие цвета, узоры, элегантность и тонкость выделки, что не один пассажир был очарован его красноречием и оплатил товар авансом. Даже Джеймс, который умел не поддаваться искушениям и изрядно поиздержался за время, проведенное в Ялте, заплатил десять процентов вперед за прекрасный пурпурный с белым ковер хереке, который, по словам Якоба, так замечательно украсит его кабинет.

Завязавшиеся между ними отношения наилучшим образом подтверждали, что свободное время и отсутствие других развлечений, кроме беседы, способствуют зарождению дружбы, как бы велики ни были различия в положении и происхождении. Такого Джеймс не помнил со студенческой юности. Конечно же, он поделился с Якобом далеко не всеми своими секретами, но уже через несколько дней рассказал о смерти отца, о самых унизительных моментах нью-хейвенской жизни и о тех событиях, которые привели его в семинарию. В свою очередь, Якоб не стал скрывать горькие подробности своей юности, трагическую историю смерти первой жены и второй брак, заключенный без любви. Но до самой последней ночи путешествия он и словом не обмолвился о своей дочери Элеоноре.

Последний день плавания совпал с Рождеством 1885 года. Они отметили праздник последней бутылкой портвейна из запасов преподобного Мюлера и остатками табачного запаса Якоба. Было уже очень поздно, скорее раннее утро, чем глубокая ночь, все разошлись. Курительная комната была в их полном распоряжении. Над головой вились синеватые кольца табачного дыма, через которые с трудом проглядывали только самые яркие звезды.

— Я хотел бы, — начал Якоб, усаживаясь поудобнее, — спросить вашего совета.

— Конечно, — ответил Джеймс, скрестил вытянутые ноги и откинулся на спинку кресла.

— Речь идет о моей дочери.

— Да, помню, вы упоминали о ней. Элеонор, так ее зовут?

— Элеонора.

Якоб помолчал, сосредоточенно глядя на чашку трубки.

— Я упоминал о ней, — сказал он. — Но никогда не рассказывал.

Джеймс пригубил портвейн и приподнял брови.

— Элеонора… — Якоб помедлил, но глаз на преподобного так и не поднял. — Если бы вы встретились с ней, вы бы сразу все поняли. Она — гений, вундеркинд. Не знаю, какое слово подобрать.