Джейк Хайт - Осада

— Синьор Джустиниани? — осторожно осведомился Сфрандзи, но Лонго его не услышал.

Кровь тяжко стучала в его висках. Он ощущал себя странно, как будто вне мира, безо всякой связи с ним, словно ярость разъединила душу и тело. Когда заговорил, голос его был холоден и спокоен:

— Я рад снова видеть вас, Халиль-паша. Я очень давно ищу встречи с вами.

— Простите, но я вас не узнаю. Разве мы прежде встречались?

— О да, — заверил Лонго, обнажая меч.

— Что за предательство! — вскричал визирь, отступая в угол.

— Моя семья жила близ Салоник. Я был тогда еще дитя, — сказал Лонго, не слушая визиря, но подходя к нему ближе. — Вы сожгли мой дом и убили моего брата. Вы захватили меня и отдали в янычары. Вы приказали выпустить кишки моим родителям и оставили их на съедение волкам.

Лонго сделал еще шаг и занес меч.

Константин ступил между Лонго и визирем.

— Одумайся, что же ты делаешь? — прошипел император. — Это наш единственный шанс на мир! Если убьешь его — мы все покойники.

Лонго замешкался. Он всю свою жизнь посвятил тому, чтобы найти и убить этого человека. Неужели так просто отпустить его живым? Лонго презрительно взглянул на скорчившегося в углу Халиля.

— Ваше величество, вы не понимаете, — сказал Лонго и шагнул к врагу, вжавшемуся в стену и поднявшему руки в жалкой попытке защититься.

— Это безумец! — завопил Халиль. — Кто-нибудь, остановите его!

Но останавливать было некому. Лонго занес меч, но вдруг перед его глазами возник образ Софии — той, какой она осталась в памяти с прошлой ночи. Ведь он поклялся, что никогда ее не оставит. Пообещал защищать ее. Если он убьет Халиля, то принесет в жертву своей мести не только ее и себя, но и весь Константинополь.

Лонго опустил меч.

— Считайте, вам повезло, — сообщил он визирю. — И молитесь, чтобы мы больше не встретились.

Лонго вложил меч в ножны и направился к дверям.

— Теперь я вас вспомнил, — изрек Халиль, в мгновение ока обретший прежнее высокомерие. — Увы, введение девширме в Салониках оказалось делом нелегким и болезненным. В назидание остальным пришлось пожертвовать многими… Но вас я вспоминаю, да. — Халиль погладил длинный шрам, протянувшийся вдоль щеки. — В тот день мне следовало убить вас за нанесенную мне рану. Но я вас пощадил, и вы мне обязаны жизнью.

Пока визирь говорил, Лонго стоял потупившись, будто обессилев. Но, выслушав до конца, выпрямился, посмотрел визирю в глаза и процедил:

— Я не обязан вам ничем.

Лонго вышел из зала, покинул дворец, взошел на стену и побрел по ней на юг, к Мраморному морю, в двух милях от Влахернов. От памяти не скроешься и не убежишь: он видел, как наяву, родительский дом, пылающую соломенную крышу, зарубленного янычарами брата, который пытался защитить Лонго, и, самое страшное, сильнее всего мучившее душу — лицо матери. Ее терзала страшная боль, но она не лишилась рассудка, смотрела на единственного оставшегося сына, на Лонго, моля о помощи, о возмездии.

Лонго остановился над Золотыми воротами и повернулся к турецкому лагерю, с такой силой стиснув грубый камень парапета, что заболели пальцы. Но генуэзец не слышал боли и думал о тяжких годах скитаний и учения, обо всех убитых им турках, обо всем, что он делал во имя мести за родителей. И вот он нашел их убийцу — лишь для того, чтобы отпустить безнаказанным. Но в мире есть вещи важнее мести. Они существуют. Отныне он это знал.

Лонго разжал пальцы, оторвал взгляд от турецкого лагеря, посмотрел на стену, бегущую к Мраморному морю, блиставшему, искрившемуся под солнцем, и заметил на его глади одинокий турецкий корабль, направлявшийся к мысу Акрополю и Золотому Рогу за ним. Лонго присмотрелся и узнал: да это «Ла Фортуна»!

Когда та приблизилась к Акрополю, наперерез вышли два турецких корабля. «Ла Фортуна» пошла прямо на них, замедлилась, позволяя туркам приблизиться. Лонго ждал, что вот-вот потоком хлынут на нее вражеские моряки, завяжется сеча. Но вскоре «Ла Фортуна» тронулась дальше. Маскировка сработала. Уильям вернулся.

Лонго оказался у причала задолго до прибытия корабля. Тристо прибежал тоже, на морских стенах собралась толпа, приветствовавшая «Ла Фортуну» радостными криками. Не успели еще и причальный конец завести, как Уильям уже спрыгнул на пирс.

Тристо шагнул к нему, облапил по-медвежьи.

— Добро пожаловать назад, щенок ты дерзкий! Я знал, знал: у тебя получится!

— Если сдавишь чуть сильнее, то у него, пожалуй, и не получится, — с улыбкой заметил Лонго.