Ирина Измайлова - 1612. «Вставайте, люди Русские!»

Это делалось на всякий случай: хозяин отлично видел, что на сей раз поляки, кажется, не голодны — их единственным желанием было поскорее приложиться к вину, которое они, судя по всему, в этот день уже не раз и не два уважили. Посему он надеялся сберечь уже приготовленную снедь и как можно быстрее водрузил на стол, за которым всей ватагой уселись «гости», пару объемистых кувшинов и груду кружек.

Компания живо принялась разливать желанную влагу, шумя и отпуская шуточки по поводу «жуткого русского мороза». Заметив в зале немца и признав в нем, видимо, отчасти «своего», десятник помахал ему и жестом пригласил за их стол, однако тот лишь кивнул в ответ на приветствие и остался там, где и сидел.

— А почему мы сели не у печи? — проглотив первую порцию вина, вдруг воскликнул один из пехотинцев. — Почему у нас, защитников Москвы, здесь не лучшие места?! Эй, мальшик, перейди-ка оттуда, нам там будет лучше!

Это оскорбительное «мальшик» относилось к молодому путнику, который все это время продолжал трапезничать, будто бы и не замечая шумной компании. Услыхав грубое требование пехотинца, он не только не сдвинулся с места, но даже и не пошевелился. Только в светлых глазах на миг полыхнуло опасное пламя, и тотчас они вновь угасли. Он сделал вид, что не слышал либо не понял требования поляка.

— Ты что, глухой? — спросил на сей раз десятник, откладывая дарду, грузно поднимаясь из-за стола и направляясь к русскому. — Тебя, деревенщина, просят уступить место храбрым воинам, которым отгрыз уши здешний поганый мороз! Забирай свою корку и свою кружку и поди отсюда в любой угол!

И вновь лицо путника не выразило никаких чувств. Он отхлебнул из кружки и небрежно откинулся, привалившись спиной к стене, ясно показывая, что не собирается вставать.

— Я, — медленно и раздельно проговорил он, — сижу там, куда сел, когда сюда пришел. Мне это место подходит, я на нем сидеть и буду. А если вам, пан десятник, не нравятся наши морозы, никто вам не мешает греться у себя дома.

Эта неслыханная дерзость так ошеломила и десятника, и его воинов, что несколько мгновений они молчали, разинув рты. Потом десятник резво рванул из ножен свою венгерскую саблю. Не менее четверых пехотинцев вскочили и тоже взялись за оружие.

— Повтори, грязь болотная, што ты сказал?! — выдавил десятник, от ярости шипя еще сильнее, чем это выходило у него прежде.

— Я сказал, что греться лучше в своем доме, а не в чужом! — голос путника сделался громче и жестче. — Не любо у нас, так мы и не держим.

— Ах ты, пес шелудивый!

Сабля десятника взвилась, чиркнула по воздуху и… со звоном отлетела от такого же мощного лезвия. Когда успел путник вскочить, обнажить свое оружие и вскинуть его навстречу чужому клинку, никто из поляков заметить не успел.

От неожиданности польский офицер даже покачнулся и невольно сделал шаг назад. Его уже покрасневшее от вина и от мороза широкое лицо сделалось и вовсе бордовым.

— Сейчас мы тебя разделим на десяток кусков, дикарь! — выдохнул он.

А его ватага, теперь уже дружно повскакав со скамеек и размахивая саблями, бросилась на подмогу десятнику.

— Эй, оставьте-ка его в покое!

Раздавшийся за спиною поляков голос был вроде бы негромок, однако звучавшая в нем глухая сила заставила почти всех их обернуться.

Встав из-за стола, к ним медленно подходил наемник. Он говорил по-русски, не сомневаясь, что будет понят. И его поняли.

— Какое твое дело?! — уже не пытаясь сдержать ярость, завопил десятник. — Я тебя не знаю! Из какой ты хоругви?

— Из шестой пехотной, армии пана Ходкевича, что сейчас стоит в Твери, — так же негромко и ровно ответил немец. — Наша хоругвь уж неделю, как прибыла с четырьмя обозами, из тех, что пан командующий отослал сюда перед прибытием всего войска. Слыхали у нас, что московский гарнизон дни напролет только пьет да буянит, а службу несет, как попало, но мне вот не верилось. А теперь и сам вижу.

— А тебе, шведское мокрое рыло, кто позволил нас учить, как нести службу?! — взвился офицер. — Взяли тебя в войско, так и будь рад и язык держи за зубами!

— Я не швед, — спокойно возразил наемник, — я германец. В войске — такой же воин, как и остальные, не хуже других. А тебе, пан десятник, неужто не говорили, что, придя в дом, хозяину не грубят?

Его ледяной тон, ровный голос, а главное — острый, как лезвие сабли, взгляд пронзительных глаз слегка отрезвили разъяренного поляка. Он был опытный вояка и не обманулся, оценив вроде бы не грозный облик немца, его средний рост и худощавую фигуру. Поляк видел, что этот человек смертельно опасен. Однако все зашло уже слишком далеко.