Морис Юлет - Ричард Львиное Сердце

Дня два или три спустя, ранним утром, вступил король Ричард в Фонтевро. Я поехал вместе с ним, а также Гюг Дургемский, епископ Пуатьевский, дофин Овернский. Вот они, да канцлер города Пуатье с челядинцами и телохранителями всего-то и было нашей свиты. Графиня Жанна была каждую минуту готова следовать за супругом к его двору вместе со всеми своими дамами, куда бы и когда бы он не указал ей. Бертран де Борн выехал среди ночи, и королю Ричарду не пришлось его больше видеть. Но мне, клянусь Богом, придется ещё говорить об его последнем тенцоне, об его последней королевской сирвенте!

Перед самым отъездом король Ричард дважды облобызал графиню Жанну, прощаясь с ней в большом зале.

— Прощай, моя королева! — сказал он коротко и ясно, и (как думают иные, только не я) не без задней мысли, — Да будет тебе Бог защитой! Я с тобой увижусь через несколько дней.

Если этот мужчина уже успел измениться, Жанна ни в чем не изменилась. Она имела весьма угрюмый вид, но не проливала слез и подставила лицо свое ему для поцелуев покорно, как дитя. Она не говорила ровно ничего, но, вся бледная, стояла на пороге вместе со своими дамами, пока король Ричард ехал по мосту.

Что касается лично меня, — в заключение говорит аббат Милó, — я беру в расчет молодость и необузданную кровь этого благороднейшего отпрыска древнего рода. Я припоминаю их грозные имена — Тортульф Лесник, Немерзляк Фульк Черный, Фульк Рыжий, Жеффруа Серокафтанник, Жеффруа Красавец и этого старика Генриха, самого порочного из них. Припоминаю также их деяния — войну отца с сыновьями, заговоры сыновей против отца своего, ненависть к справедливости и любовь к неправде, их гонения на служителей алтаря и монахов, их пированья на собственных бойнях. И говорю я себе тогда: "Ну, милейший Милó, а как бы ты сам принял весть о призвании тебя на королевский и графский престол? Сказал ли бы ты, как принц Джон: «Христе Боже! Что мы будем делать, Ален?», или же: «Помилуй меня, Боже! Я — великий грешник!».

Правду сказать, ведь не граф Джон был призван владеть королевством, а Ричард! Впрочем, я предпочитаю думать, что в эту минуту каждый из них видел пред собой не столько опустелый трон, сколько своего покойного отца. При этом Джон думал о своей безопасности, а Ричард — о своем грехе.

Однако такие размышления — пустое дело, под стать лишь старикам. А вы, читатели мои, полагаю, совсем молодые люди".

Размышляя сам с собой на пути чрез туманные долины, король Ричард вдруг натянул поводья и послал гонца за аббатом Милó. Тот поспешил пришпорить своего мула. Как только он поравнялся со своим господином, тот заговорил с ним спокойным голосом, как человек, готовый к худшему.

— Милó! Что должен делать человек, убивший своего отца родного? Возможно ли раскаяние для такого грешника?

Милó сначала посмотрел на голубое небо, потом обвел вокруг глазами землю, одетую в золото и изумруды. Он совсем прищурил глаза и не мешал солнышку играть у него на лице. Воздух был особенно мягок, торф под ногами — особенно податлив. Ему нравилось тут.

— Государь! — начал он. — Это — тяжелый вопрос. Но на свете бывали дела и похуже.

— Назови мне, друг мой, хоть одно из них, — промолвил король, устремив глаза на край холма.

— Государь мой, король Ричард! — отвечал Милó. — Был некогда Отец, который Сам убил Сына своего, дабы люди сделались лучше. Я полагаю, то было страшное горе.

Король не проронил ни слова в продолжение нескольких шагов, но затем спросил:

— А стали ли от этого люди много лучше?

— Прекрасный мой владыка! — возразил Милó. — Не очень-то. Но уже это — не вина Бога; ведь люди всегда, да и сейчас, ещё могли бы исправиться.

— Неужели же. Милó, ты осмелишься ставить моё ужаснейшее злодеяние наряду с Божественной Жертвой искупления? — спросил король, обращая к нему суровое лицо.

— Это не совсем так, мой повелитель, король! — заметил Милó вообще. — Но я вижу тут такую разницу. Ты не настолько виноват, как тебе кажется: ведь в нашем мире отец воспитывает своего сына как в смысле телесном, так и относительно правил. На небесах — совсем другое дело. Там Сын всегда существовал, как и Отец, с самого начала. Он такой же Предвечный, как и Отец; Он рожден от Отца, но не сотворен. В этом святом деле не было ни малейшей греховности: одна чистая жертва. А в нашем земном деле было много грешного и ни тени самопожертвования.

— Да, мой грех, Милó! — рыдая, подхватил Ричард.