Когда в комнату царя вошел боярин Григорий Годунов, царь встал и со всего терема смотрел на битву. Григорий плакал от волнения. Федор заметил его слезы и промолвил спокойно:
— На завтра, должно, царь крымский повернет восвояси.
Марку Даниловичу пришлось биться в самом центре битвы. В бою ему приходилось быть еще впервые. Он сам удивился тому, сколько зверства таится в натуре человека. Разве не зверским было то чувство, которое испытывал он, да, вероятно, и другие бойцы — чувство неутолимой жажды крови — крови человеческой?
Вид крови опьяняет — это на себе испытал Марк.
Холопы его дрались бок о бок с ним, а в их первых рядах — Филька. Он дрался лихо, и его топор раскроил не одну вражескую башку. Вдруг он повернулся к боярину и, кивнув головой в сторону, крикнул:
— Глянь-ка, там-то кто!
Марк Данилович оглянулся.
— Илья Лихой!
— Он самый. Ишь, леший, саблей-то как размахивает! А только ему несдобровать — татарва его уберет. Так ему и надо, проклятому!
И он отвернулся было, но через минуту опять посмотрел в сторону Ильи.
— Гм… Трое их, чертей, на него одного насело. Это не рука… Хоша так ему и надо, что говорить. Эх, сейчас зарубит его этот!
И вдруг он круто повернул коня и бросился на выручку Илье.
— Вы, бритые, что ж это на одного трое напали? Вот я вас! — рявкнул он и оглушил одного обухом топора. Татарин Кувырнулся с лошади.
— Филька! — с удивлением воскликнул Илья Лихой.
— Молчи знай. Пусть лучше я не знаю, кто ты такой, потому зарок я дал: как встречусь с Ильей — проломить ему башку.
— За что?
— За то, что он душу мою сгубил. Ну, ладно, ладно, не растобаривай… Гляди лучше в оба! Вот, и недоглядел, экий дурень!
Последнее восклицание сорвалось у него при виде того, как татарин всадил клинок шашки в грудь Лихого. Илья уже падал с седла. Филька отбивался и в то же время поддерживал его.
— Чего валишься? Крепись!
— Помираю… — пролепетал Лихой.
— Эх, как же это ты оплошал! — с досадой проговорил Филька.
— Лучше… Пора… Прости, Филипп!
— Что с тобой поделать! Коли помираешь, как не простить? — пробормотал тот и заметил, что он поддерживает уже не живого человека, а труп.
Он выпустил тело Ильи. Мертвец тяжело рухнул с седла. Филипп очень удивился, что ему что-то заволакивает зрение.
— Никак слезы?! Этого еще не хватало! — с досадой промолвил он. — Поехать лучше рассказать про Илью Марку Даниловичу. Где боярин? — спросил он холопей, возвратившись на прежнее место.
— Эх, боярин наш, баярин! — печально ответили ему. — Вон его потащили где попросторнее.
— Зарубили? — с испугом спросил Филька.
— Почитай, до смерти, — было ему ответом.
— Что ж это я уцелел, — почти с гневом вскричал Филька. — Надо бы и мне ту…
Он не договорил: крымец раскроил ему череп.
А бой продолжался с прежним ожесточением. Только вечер да утомленье бойцов положили ему конец. Битва осталась нерешенной.
Когда окончилась сеча, москвичи толпами устремились в ратный стан. Одни из них несли пищу и питье утомленным воинам, другие бежали разузнать об участи бойцов-родственников.
Толпа людей, по-видимому простолюдинов, окружала лежавшего на земле человека. Девушка подошла к ним.
— Раненый? — спросила она.
— Да. Отходит, — печально ответили ей.
Она пробралась сквозь толпу. Ее и без того бледное личико стало мертвенно-бледным, когда она взглянула на умирающего; легкий крик сорвался с губ. Умирающий обратил на нее мутный взгляд.
— Таня, — тихо прошептал он. — Дай руку… Прости…
— Простила, родной! — ответила боярышня.
Светлое выражение легло на лицо умирающего.
— Счастлив, ох, счастлив… так я, Танюша… — шептал Марк. — Благодарю… Тебя, Господи!
Он закрыл глаза и вытянулся.
— Помер! Царство ему небесное!
Таня крестилась и тихо плакала. Еще долго сидела она над ним и целовала его холодные уста, на которых замерла счастливая улыбка.
Царь, сказав Григорию Годунову, что хан до завтра уйдет восвояси, высказал почти пророческое предвидение: действительно, хан ушел в ночь, следующую за битвой, напутанный вестями о приближении главной московской рати.
Москва ликовала. Воеводы были щедро награждены царем, а особенно Борис Федорович. Царь положительно осыпал его милостями: он надел на него шубу со своего плеча, драгоценную цепь, пожаловал кубок, добытый Димитрием Донским в Куликовской битве, три города в наследственное владение, даровал ему титул «слуги государева». Годунов благодарил царя, но он не был весел — его счастье было отравлено: до него уже дошли слухи, что в народе распускается молва, будто он, Борис, сам зазвал хана на Русь, чтобы заглушить толки об убиении царевича.
Читать дальше