Борис Тумасов - Усобники

От раздумий о предстоящей встрече с братьями мысли перекинулись к разговору с копорьевским посадником. Припомнил, как тот сказывал, что ему и двух десятков гридней достаточно, чтобы край озерный оборонить, что никакие ливонцы и немцы Копорью не угрожают. Разве что ушкуйники забредут, поозоруют и в лесах укроются. От лопарей на них жалобы бывают.

Да в этом и сам Дмитрий убедился. Филиппа за что наказывали? На ватажников какую управу сыщешь? Они у Господина Великого Новгорода под защитой. Уходили ушкуйники в края неведомые и объявляли ту землю пятиной новгородской, а лопарей — данниками Новгорода…

Утро началось с приходом тиуна. Вошел, потоптался.

— Что скажешь, Самсон?

— Думаю, княже, пора в обратный путь, не то нас тепло и бездорожье застанут.

— Твоя правда, Самсон. Вели гридням розвальни загружать. А воеводе накажу, чтоб в пути сторожа была крепкая: край-то лесной, болотистый. А поклажу, Самсон, раздели поровну: ту пушнину, какую в Переяславль-Залесский повезешь, на одни розвальни, какую для Новгорода — на другие. С полдороги свернешь на Переяславль-Залесский, а мы с Ростиславом на Новгород подадимся. От Волочка пошлешь к князю Ивану гонца, пускай навстречу тебе поспешает с дружиной.

В тот год, когда Дмитрий возвращался из Копорья, в Москву явился городецкий князь Андрей. Объезжая свой удел, он решил наведаться к Даниилу. Больше двух лет не виделись, с той самой поры, как овдовел городецкий князь. Случилась с его женой беда: накрыла ее глыба льда, свалившаяся с крыши хором.

Узкими улочками, объезжая рытвины и колдобины, зловонные по весенней хляби, князь поднялся на холм и через открытые ворота въехал в Кремль. Говорили, что именем этим его назвал еще князь Юрий Долгорукий за стены и башни, сложенные из леса векового, строевого — кремлевого.

Минуя всяческие строения — монастырские, церковные, хоромы боярские, — князь направил коня к княжьим палатам, к Красному крыльцу, украшенному резными балясинами.

А навстречу Андрею уже торопился младший брат Даниил, в рубахе, несмотря на холод, без шапки, — раскраснелся, бежит, руки разбросав:

— Андрей, брат, не чуял, не гадал!

Обнялись, расцеловались и, только отстранившись, поглядели друг на друга.

— Эвон, как ты, Даниил, раздобрел с тех пор, как не видел тебя. Гляди-ка, никак седину в бороде твоей вижу?

— Есть такое, брат. Оно и тебя жизнь не милует, чело твое рытвины избороздили.

— Немудрено, на пятый десяток поворотило.

— Вот уже третье лето, как ты привел в хоромы княгиню Анастасию. Здорова ли она?

— Молитвами Господа милостивого… А время наше, Даниил, как листья по осени, сыплется.

— Да что же я тебя на холоде морю, — засуетился московский князь, — проходи в палаты, гость дорогой, желанный.

По высоким ступеням поднялись в сени.

— По-доброму здесь бы тебя, брат, надлежало встретить жене моей, да она с сыновьями на богомолье отправилась.

— Святое дело. А она здорова ли?

— Слава богу. Может, с дороги баню велеть истопить?

— Да уж лучше к ночи, оно и спаться будет крепче…

Дальнейший разговор продолжали в трапезной, за столом. День был постный, ели рыбу отварную, капусту квашеную, сдобренную луком, да репу осеннюю. Запивали квасом ядреным.

— Так с чего ты, Даниил, раздобрел? — спросил Андрей.

Московский князь улыбнулся в бороду, и были братья сейчас удивительно похожи: оба коренастые, голубоглазые, волосы взлохмаченные, белокурые.

— А ты, брат, лишь свои годы считаешь? Мне ведь тоже три десятка лет сравнялось.

— Да-а, — только и протянул Андрей.

Они долго сидели в трапезной, все сокрушались о прожитых годах. Потом отправились в домовую церковь, где служил седой священник. В полумраке лампад на братьев смотрели скорбные лики святых. Молились истово, отбивали поклоны. Затем снова отправились в трапезную. Здесь их уже ждала уха из сомятины, каша гречневая, пироги с грибами и клюквой.

Печально смотрел Даниил на брата. С виду будто крепок, а по всему заметно, жизнь изнутри точит. А тот, видимо, догадался, о чем Даниил думает, спросил:

— Так в чем же твои заботы?

— Аль сам не ведаешь, не в радость мне жизнь. Княжество мое нищенское, ко всему Ордой ограбленное. Ноне едва концы с концами свожу. А семья моя растет. Не раз мыслил, что сыновьям моим оставлю.

Налили по чаше хмельного меда. Даниил поднялся;

— Давай, брат, помянем отца нашего, Александра Ярославича.

Выпили стоя, заели коркой ржаного хлеба. Андрей сказал: