Клара Фехер - Море

Заметив, что последние слова она произнесла вслух, Агнеш испуганно оглянулась вокруг, но никто не обращал на нее внимания. «Мне постоянно мерещатся какие-то страхи. Почему он вдруг не придет?..»

Она спускалась по лестнице метро с такой поспешностью, словно спасалась от своих тревожных мыслей. Вагон был переполнен. Веселые мужчины и женщины держали друг друга за руки и хохотали. Там, наверху, трамваи с замазанными синей краской окнами, без фонаря впереди громыхают и скрежещут, словно какие-то неуклюжие чудовища. Зато здесь вагон залит ярким светом, элегантно одетые женщины, во все углы проникает запах духов «Chat noir» и «4711». Какая-то компания громко болтала по-французски с явным будапештским акцентом. Очередной анекдот о Гитлере. Имя Гитлера, разумеется, не произносилось, ограничивались прозвищем Маляр, а в конце анекдота раздались аплодисменты и крики: «Très bien, excellent!» [2] Очень хорошо, великолепно! (франц.) Возле Оперы половина пассажиров вышла, можно было сесть, но Агнеш даже не заметила этого. Она стояла возле кондуктора и через стеклянную дверь вагона пристально смотрела на желто-серую стену туннеля.

Неделю назад они тоже были на концерте в консерватории, слушали Пастораль, а потом, прижавшись друг к другу, шли пешком до самого ее дома. Стояла теплая весенняя ночь. Тибор всю дорогу читал стихи Арпада Гота, Бабича, Дюлы Юхаса… «Кудрей ее золотистых не помню, но вот золотятся поля… Мне голос Анны слышится из той весны, что ныне так далеко… Я окутан страшной тьмой мучений, не на день — на годы и столетья… Когда всемогущие боги небесные даруют мне речь…» Путаются сейчас в ее памяти строки, как путались они и в тот раз. Она слышала тогда его голос и чувствовала, что сердце ее тоже бьется в такт стихам. Настроение у Тибора было веселое. Прерывая на время чтение стихов, он рассказывал разные студенческие истории, делился своими впечатлениями об Италии. Потом ни с того ни с сего вдруг предлагал звонить в запертые дома на улице Уллеи. Она немного трусила, но все же смеялась и вместе с Гибором, разгоряченная, убегала от растревоженных домов, а затем из-за ближайшего угла со смехом посматривала, как появляется в ночных туфлях привратник, как он, щуря глаза, оглядывается кругом и, ругаясь на чем свет стоит, снова захлопывает двери. «Нельзя так, — запротестовала она. — Зачем будить бедных стариков?» — «Почему нельзя?» — «Ведь это же бесчеловечно». «А разве не бесчеловечна нынешняя война, когда нам всего по двадцать лет… Будем мстить обществу там, где только можно», — ответил Тибор и снова нажал кнопку звонка.

Возле кирпичного, неприветливого здания больницы они пересекли площадь Надьварад. Окна были затемнены — казалось, что за ними все вымерло. «Как-то раз вы приглашали меня к себе на ужин, — без всякого перехода обратился к ней Тибор. — Когда прикажете прийти?» «Когда пожелаете», — ответила она, почти задыхаясь от неожиданной радости. «В воскресенье под вечер, можно?» «Очень хорошо». И они молча пошли дальше. Тибор заговорил снова, только когда Агнеш собралась позвонить, чтобы ей открыли дверь. «Погодите немного», — и он внезапно поцеловал ее в губы. Все это произошло в мгновение ока, от растерянности она не могла ни защититься, ни ответить взаимностью. Совсем смутившись, она поспешно нажала кнопку звонка. Тибор поцеловал ей руку. И, пока неторопливая, хромая привратница открывала дверь, он уже быстро шагал обратно в сторону Надьварадской площади.

В воскресенье под вечер он действительно пришел. Его фигура показалась в воротах ровно в пять часов.

Соседки еще в третьем часу дня собрались на веранде и стали терпеливо ожидать, когда к молодой Чаплар придет ухажор. Неужто он такой богатый, как хвастает Чапларне? Но раз он такой барин, то почему бы ему не подобрать себе лучшей пары, чем эта дочь слесаря? «Он, видать, с каким-нибудь изъянцем, — многозначительно заметила тетушка Буркуш. — Наверно, стар». «Или хромой», — вставила Марьяине, усыпанная родинками старуха, которая с утра до вечера торчала на веранде в своем грязном цветастом халате.

Но, когда Тибор Кеменеш прошел по коридору первого этажа и позвонил к Чапларам, у кумушек перехватило дыхание. Они увидели стройного, крепкого синеглазого мужчину с каштановыми волосами, лет двадцати пяти — двадцати шести. На нем был серый костюм, голубая рубашка из шелкового поплина, темно-синий шелковый галстук. Коричневые полуботинки были начищены так, что казались совсем новыми. Руки белоснежные, холеные, может быть, даже с маникюром.