Георгий Чиж - К неведомым берегам

Шелихов познакомился с Радищевым в Иркутске. Неоднократные беседы с ним о китайском торге и своих американских затеях не прошли бесследно для впечатлительного и делового купца. Радищев казался ему таким человеком, который может его понять и может увлечься его широкими замыслами. Содружество этого умеющего широко смотреть и много видеть, знающего и всесторонне образованного человека с практически сильным и полным энергии Барановым, новым правителем промысловых поселений, не раз мерещилось Шелихову как особо желанное. Ведь простые случайные промыслы превращались в постоянные, фактически автономные российские, занимавшие необъятные пространства, владения, которые, несомненно, должны вскоре перерасти чуть не в отдельное государство — есть над чем задуматься!.. Справляться с этим новым делом Шелихову было трудно, а пожалуй, и вовсе непосильно. Облик же государственных чиновников и сановников, как нравственный, так и деловой, не внушал ему никакого доверия. Эти бесчестные и честолюбивые моты легко могли только разорить любое дело, но никак не создать. А строить надо было нечто совершенно новое, небывалое…

Тянуло Шелихова к Радищеву и то, что тот оставался в самых лучших отношениях с графом Александром Романовичем Воронцовым, президентом коммерц-коллегии. Наконец, знакомство по службе Радищева с управляющим Кяхтинской таможней Вонифатьевым, с которым Шелихову постоянно приходилось иметь дело, тоже было одной из причин, заставлявших Григория Ивановича искать дружбы с опальным дворянином.

С другой стороны, и Радищев остался в восторге от этого необычного для него знакомства с волевым русским купцом-самородком из глухого Рыльска, сумевшим завоевать без войск новые земли и начавшим осваивать их природные богатства…

Лодка Шелихова обогнала большой плот с крестьянской молодежью, возвращающейся с лугов. На фоне лесов показался четырехугольник до черноты потемневшего острожного тына с башнями по углам, а за ним — новешенький дом Радищева, только что им выстроенный.

Погруженный в свои невеселые думы, хозяин дома далеко унесся от начатого философского трактата «О человеке, о его смертности и бессмертии» и, рассеянно поглядывая в окно на дремучий лес, раскинувшийся на противоположном берегу реки, не видя ни его, ни плота, ни лодки Шелихова, машинально каллиграфическим почерком выводил на полях начатой рукописи: «От Иркутска 568, от Тобольска 2 953, от Москвы 5 894… почти 6 000».

«Вишь, куда загнала напуганная матушка! — мысленно усмехнулся он. — Вот и попробуй после этого открывать царям глаза или верить их словам…»

Ни одного слова порицания или неудовольствия не вызвал сделанный им в 1773 году перевод слова «деспотизм» словом «самодержавство», да еще с примечанием, что «самодержавство есть наипротивнейшее человеческому существу состояние».

«Поняла ли она тогда мои слова или притворилась, что не верит им? продолжал он рассуждать, охваченный тяжелым раздумьем. — Конечно, притворилась. Не она ли писала генерал-прокурору Вяземскому в 1775 году, что положение помещичьих крестьян таково, что если не воспоследует генерального освобождения от несносного и жестокого ига, то, не имеющие обороны ни в законах, ни вообще нигде, они могут впасть в отчаяние и что если не пойти по пути облегчения нестерпимого положения, то такое освобождение будет взято силой, против воли правителей… Но все это — сплошное притворство, игра. И напрасно Державин утверждал, что ей «можно правду говорить». Как раз наоборот, она любит лесть, хотя бы и самую грубую».

Вспомнился змеиный взгляд допрашивавшего его Шешковского и то, как дурашливый Потемкин, фамильярно приветствуя всесильного палача, всякий раз спрашивал его: «Ну как, кнутобойствуешь, дорогой?..» Холодок отвращения пробежал по спине Радищева.

«Да взять хотя бы Тайную концеярию и пытки. Существуют они или упразднены? — спросил он себ я и ответил: — Упразднены Петром III, что и подтверждено указом Екатерины еще в 1762 году, а на самом деле… Чем же хуже екатерининская экспедиция с Шешковским во главе Тайной канцелярии или Преображенского приказа?.. Все обман…»

Из сеней донеслась громогласная речь только что поступившей в горничные ссыльной девицы с Урала.

«Никак гости?» — подумал Радищев и, поднявшись, вышел навстречу.

— Какой добрый ветер занес вас в наши края, дорогой Григорий Иванович? — оживленно заговорил он, увидев Шелихова, и сейчас же распорядился: — Катя, проводи Григория Ивановича в ту комнату, подай умыться, да самовар на стол, быстро!