Александр Бармин - Руда

— Похоже еще день, — сказал Егор, возвращаясь на нары. — Я, видно, недолго спал.

— Около полуден теперь, — пробормотал мужик. Он всё сидел на полу согнувшись. Глаза у него потухли, весь он съежился.

— Какие полдни! Я и заснул-то после обеда.

— Мы рано пришли, ты спал. Я лег и встал, а ты только проснулся.

Егор почесал в затылке. Выходит, он сутки проспал. Не иначе. Не может же время назад пойти.

— Почто ты на Акинфия так изобиделся?

Мужик поднял голову, злоба снова разогревала его, но налетел припадок удушья. «Ах… ах… ах…» — стонал он, а рука, сухая, как палка, со сжатым кулаком, металась в воздухе.

— Ты с Демидова завода бежал? Ага?.. Говори, не бойся, я сам от него таюсь, — переждав немного, сказал Егор.

— Завода… — прошипел мужик, растирая грудь. — Завода… ой… — И вдруг заорал во весь голос: — Не с завода! Из такого места бежал, откуда никто не бегал. Пойми! Кто туда попал — со светом простился, живым не выйдет.

— Ты же вышел.

— Я-то? Я неживой вышел. Пойми ты! Ой…

Постонал, посвистел разинутым ртом, раскачиваясь, борясь с удушьем, — одолел, наконец.

— Им и нельзя иначе, пойми. Коли один хоть человек вырвется да расскажет, — Акинфию горло расплавленным свинцом зальют, по закону. Не свинца ему — золота, золота горячего влить надо.

— Ты что про золото знаешь? — Егор перегнулся с нар.

— Я всё знаю. Сколько?.. Шесть годов как от набора утек. Два года в кричной работе был, два — на Бездонном и в подвале два.

— Бездонное — озеро?

— Озеро. За Уткой Межевой. Сколько нас на Бездонном было, — все в подвалы угодили. Духотища… Золоту жар поболе нужен, чем чугуну: трудно плавится. Геенна… Без вольного воздуха два года. Я молодой; что они со мной сделали? А? Высох вовсе…

В избу вошел Киндей. За ним второй человек. «Брат Крискент», — догадался Егор. Такой же буйнобородый, черный, на Киндея очень похож, но без простоватости в лице и в движениях и постарше. Упрямые брови, недоверчивый, тяжелый взгляд — страшный лик.

Оба кержака покрестились большими крестами. Перед иконами трижды склонились, ударили костяшками пальцев об пол. Крискент повернулся, воткнул взгляд в Егора.

Мужик не переставал вопить, пока братья молились, не мог остановиться:

— Из наших я дольше всех вытерпел. Кто горловой болезнью помер, кто руки на себя наложил. Два года, пойми, — нет, ты пойми. Ни дня, ни ночи. Варил его, проклятое, — в печи-то не уголь березовый — тело мое горело. Мехами-то не воздух — душу свою качал. Страшно конца своего ждать. Повесился я. Веревку сам сплел, по ниточке надрал. И повесился. Открыл глаза — звезды. Живой, не живой — не знаю. На шее веревка. На болото меня выбросили, как собаку дохлую. Ай, Акинфий, ужо тебе, ненасытному душегубцу! Я живой! Изобличу тебя.

Крискент, не слушая, шагнул к Егору. Егор встал.

— Чей будешь? — И давил взглядом.

— Верхотурский государственный крестьянин. На Чусову-реку шел, к сплаву барок, отбился от товарищей, плутал в лесу.

«Только бы за дверь — уйду», — думал Егор.

— Прошел караван-то.

— Надо быть, теперь прошел, — согласился Егор. Чуял, что не поверил ему Крискент. «А пусть. Паспорта не просит: по-ихнему, по-кержацки, — антихристова печать».

— Отдыхай у нас со Христом, — сказал Крискент. Братья ушли.

Егор спросил одурелого мужика:

— Как сюда добрел?

— Сам толком не знаю. От Невьянска хотел за горы Пояса уйти… Без троп шел, сколько дней — не помню. Здесь, в горах, ног лишился… кричал… Этот, чернобородый, — век не забуду, — нашел меня, сюда довел.

— Старший? Крискент?

— Он.

— Сдается мне… — Егор косился на дверь, говорил шопотом —… он Акинфия руку держит. Бежать надо.

— Поди ты!. Божий человек он. — Мужик встал на ноги, зашатался. — Чего меня смущаешь?

Ему страсть не хотелось поверить Егору. Но подозрение сразу отравило его, Умоляюще смотрел на Егора.

— Обещал вывести на Чусовую. Акинфия ругал. Не врет, чай. Мне без него не выйти.

— Может, и не так, не знаю ничего. Только я Крискенту не верю — ты как хочешь. Жалеючи тебя говорю.

Егор шагнул за порог. Братьев во дворике не было. Шмыгнул за кусты, где оставлял лопату, обшарил всю траву — лопата исчезла. Вставая, увидел обоих братьев, — они стояли далеко. Крискент был с котомкой и посохом, — видать, в дальний путь собрался. Говорил что-то брату и посохом грозил.

Мужик лежал в избе на полу и стонал после приступа кашля. Егор присел к нему:

— Можешь итти?

— Куда?

— Бежать надо.