Александр Бармин - Руда

— Пойдем рыбку ловить, — позвал он Егора.

У разлива ручья Киндей разыскал в кустах удочки — одну дал Егору, две — взял себе. Уселись рядом, закинули лески.

— Как раз здесь я и сидел, — говорил Киндей, заводя леску против течения. — Сижу с молитвой, а он на той стороне зевает.

— Кто он?

— Да медведь-то.

— Ты говорил: на гор е встретил.

— На горе раньше было. А то здесь. Я и говорю: опять баловать станешь? Он взрявкал. Я удочку воткнул в берег — и, благословясь, домой. Только дверь прикрыл, он царапается. Поди-ко, говорю, поди, скотинка богова. Так он что уделал? Завалил дверь до самой крыши — хворостом, дровами, ту колоду, лиственничную-то, тоже навалил, тогда ушел. Вот привязался непутевый.

— Так он, может, и сейчас тут бродит?

— Кто его знает! — спокойно ответил Киндей.

Тут его поплавок нырнул. Киндей встал, подсек и вытащил кувыркающегося ерша.

— Все они такие здесь, — сказал Киндей, меряя ерша пальцем. — По одной мерке.

Кинул рыбку в котелок с водой и, вытянув руку вперед, к далеким горам, прогнусил:

— Вскую непщуете, горы усыренные! — и прибавил своим голосом. — Люблю. У брата учусь, у Крискента.

— Родной брат?

— Сродный. [32] Сродный — двоюродный.

— А где он?

— Здесь же, со мной живет. Ушел в Черноисточинско, к благодетелю.

Егору захотелось тут же встать и распрощаться:

— И надолго ушел?

— Кто его знает! Однако дня через два вернется. Гляди, клюет у тебя.

Егор дернул и вытащил ерша. «Дня два? Надо будет убраться сегодня же».

— Брат Киндей, на уху скоро натаскаем?

— Как бог даст, торопиться некуда.

И Киндей затянул бесконечную, песню о мати-пустыне:

Ерши брали часто. Когда наполнился котелок, Киндей сходил в избу за припасами, а Егор развел огонь тут же, на берегу.

Рыбу не мыли и не чистили. Переменили воду в котелке, подсыпали соли — и на огонь.

— Делай себе чепаруху, — сказал Киндей.

«Ах, да, — сообразил Егор, — кержак из своей посуды мирскому есть не даст: „испоганится посуда“. Сделал из бересты коробочку и хлебальный черпачок. Ждал с нетерпением, когда закипит уха, — давно не ел горячего. Киндей крошил сухари.

Готова уха. Кержак подцепил палочкой котелок и поставил в ручей остудить. Егор смотрел жадно на уху, глотал слюну и в то же время придумывал: вот бы помыть песку в котелке, а то на лопате плохо» ничего не остается. Была вчера золотинка или показалось?

Медлительность кержака его раздражала. Бормочет, знай, молитвы в страшную свою бороду, а от ухи и пар перестал итти.

— Остыла уж, — не вытерпел он наконец.

Киндей докончил молитву, окунул палец в уху:

— Теплая еще, рано. Сегодня ведь постный день, середа, — нельзя горячего есть.

«Еще чище да баще», — шепнул про себя Егор.

Но вот молитвы все прочитаны, котелок — в руках кержака, и он отвалил в чепаруху половину густого варева. Егор стал есть, чавкая, давясь костями, пьянея от еды, как от вина. Кержак глядел на него неодобрительно. Сам он жевал и отплевывался истово, не спеша.

После еды Егора так потянуло ко сну, что он с большим трудом удерживал падающие веки.

— Где бы соснуть? — спросил он Киндея.

Киндей молился и не ответил.

Колени подогнулись, Егор осел на траву и заснул, прежде чем голова коснулась земли. Скоро, однако, Киндей растолкал его.

— В избу пошли спать, в избу, — твердил кержак.

Совсем разморенный, Егор смотрел на черную бороду, из которой пальцы выбирали рыбью чешую и косточки, и ничего не понимал.

Киндей вздохнул, подхватил Егора подмышки и поставил:

— Иди за мной.

Егор спал стоя. Тогда Киндей взял его на руки и понес.

На полу посреди избы сидел мужик худобы несказанной, в разодранной рубахе, босой… Мужик кашлял удушливо, со свистом, выкрикивал несвязные слова, грозил кому-то.

Егор, разбуженный кашлем и криками, приподнялся на низких нарах. С минуту собирал мысли. С икон смотрят темноокие святые. Ага, он в келье у кержака, спал, кажется, долго; скоро, поди, вечер. Откуда мужик взялся?

— Зверь, зверь, зверь триокаянный! — плевался мужик. — Как его земля носит? Ужо тебе, мучитель!

— Кого ты лаешь, эй?

— Кого? Акинфия треклятого, Демидова. Чтоб его сожгло! Да неужто, господи, никто не отплатит за мученья наши?!

Егора вдруг как ветром снесло с нар. С размаху ткнулся в дверь — она заскрипела, отъехала кособоко. Не закрыта… Стал виден тенистый дворик, стволы и ветви черемухи. Фу ты!.. Чего это почудилось? Напугался как.