Александр Бармин - Руда

Сороки потрещали озадаченно и улетели прочь. Из-под куста вышла волчица и злобно щерилась на торчащие из норы человечьи ноги. Волчица худа, соски ее обвисли и в кровь изрезаны травой. Она готова напасть на охотника: пружинит тело… и опять распускает его, — слишком велик страх перед человеком. Если бы волк вышел и стал рядом с ней, она решилась бы напасть. Но старый волк дорожит рыжей шкурой своей больше, чем волчатами, и трусливо прячется на болоте.

Ноги охотника задвигались, поползли вон из норы. Волчица отпрыгнула за куст и смотрела оттуда, как охотник вязал ремнем ее большеголового голохвостого детеныша.

Еще раз слазил Кузя в нору и добыл пару сразу — так подвернулись удобно. Одного из них связал, второго приподнял за загривок, подержал-подержал перед глазами — и вдруг выпустил. Волчонок шлепнулся на все четыре лапы и стрекнул в траву. Около него мигом оказалась мать, и оба скрылись.

Взвалив мешок с волчатами за плечи, Кузя двинулся в обратный путь. Вероломные сороки прилетели опять и провожали охотника болтовней и суетой.

Исправно пекло солнце, волчата зд о рово нагрели спину, а Кузя шагал себе по арамильской дороге, довольный. В один день закончил он и выслеживание и поимку волчат. Три дня бы — и то не жалко: авось, теперь судья надолго отвяжется.

Кончаются покосные места, близко бор, — а там и берег, и слободская поскотина. За спиной охотника послышался дробный стук копыт. Кузя сошел с дороги, взял наискось к деревьям.

Но всадники уже наскакали, грубо окликают с дороги. Кузя оглянулся. В пыли трое драгун осадили лошадей.

— Эй ты, с мешком! Сюда!

Эти воинские — всем хозяева, всеми командуют. Кузя встал вполоборота.

— Сюда иди, живей! — Один из драгун, великан, со шрамом через всё лицо, погрозил плетью. Пришлось подойти ближе.

— Арамиль далеко ли?

Кузя ответил.

— Громче говори! Чего хрипишь? Откуда идешь?

— Из лесу.

— Охотник?

— Ага.

— Ясашный, [24] Ясашный — принадлежащий к одному из охотничьих народов (манси, остяки и другие), которые платили подать мехами. что ли?

— Нет, русский.

— Что-то облик-то, не поймешь какой. Да и говоришь нечисто. Пошто так?

— Простыл.

Кузю по лицу, и верно, ни к какому народу не причислишь: лицо у него корявое, как терка, — оспа исковыряла. И вместо голоса — хрип. Давно это было: раненый лось закинул Кузю в ледяной ручей, сутки охотник пролежал без памяти в воде. Голова на камень попала, — не захлебнулся. С той поры голос и потерял. Волком взреветь ему легче, чем слово сказать.

— Что несешь? — Драгун плетью показал на мешок за спиной Кузи.

— Это? Показать можно. — В глазах охотника затеплился лукавый огонек.

Подошел вплотную, быстро скинул мешок и поднял его к самым конским мордам. Да еще тряхнул.

Как по команде все три коня вздыбились, скакнули — и понесли. Драгуны едва усидели, один даже повис сбоку и уж на скаку кой-как взобрался в седло. Дожидаться, пока они справятся с конями, Кузя, понятно, не стал, поскорее пробежал открытое место и скрылся в лесу.

Маремьяна подошла к сеновалу и крикнула Егору:

— Вставай, Кузя пришел!

Егор открыл глаза, сбросил тулуп. Прутики солнечного света торчали из досок — живые от копошенья мелких сверкающих пылинок… Кузя? Егор обрадовался: ему Кузя давно нужен.

— Иду, иду!

А Кузя уже сам поднимался по приставной лесенке.

— Здор о во, Егорша, — ласково хрипел он.

— Чего заполевал, охотник?

— Волчат вчера добыл.

— Ну? Покажешь, Кузя? Где они?

— Снес уж.

— Кому?

— Судье.

Егор прикусил язык — о судье с Кузей говорить нельзя, не любит он. В прошлом году был над Кузей суд. Будто бы добыл он в капкан редкостную черную лису и сжег ее. Первым болтал об этом пьянчужка арамильский дровосек, за ним многие повторяли, — и не то, чтоб поверили, а так, смехом: какую-де несуразицу плетут на человека! Дошло до полиции. Кузю притянули. И хоть на суде оправдали, а с той поры Кузя таскает судье подношения: то козу дикую, то мешок куропаток, то тайменя — рыбу в полсажени длины.

— Хорь у вас живет, — сказал неожиданно Кузя и ткнул пальцем на цепочку следов по пыльной доске.

— Что ты! Хорь? Лесная зверюга здесь? — Егор, застегивая ворот, прошелся до угла, где следы кончались. — А я тут сплю и не знаю. Он сонного не укусит?

— Небось. Пошто кусать?

— Какой ты, Кузя, приметливый!

— Дай-ка, Егорша, сена. Я затем и лез.