Александр Бармин - Руда

Егор побывал в таборе за прудом. Там в берестяных балаганах, под холщевыми палатками жили только что привезенные семейства, купленные в разных концах России. В том же таборе под телегами обитали приписные крестьяне из-под Кунгура, человек сто. Они отработали на сплаве чусовского каравана и теперь могли бы вернуться домой, но Мосолов им объявил, чтобы через две недели опять явились — на сенокос.

Мужики сидели вокруг костров, озлобленно ругали приказчика, высчитывали по пальцам.

— Туда-назад на худых конях как раз две недели и выйдет. Значит, приехал, бабу поколотил, что плохо сеяла, да опять сюда торопись.

— Задержал на сплаве лишнее, сулил заплатить, и дал по три копейки за день. Прошлым летом баба без меня работника нанимала, платила ему по двенадцати за день да еда. Это где же деньги брать?

— Ой, неладно приказчик поступает! Гибель приходит народу.

— Разорение…

Егора мужики не боялись, допускали к своим кострам и разговорам. Может быть, втайне даже надеялись, что через него дойдет слух до горного начальства. Самим-то жаловаться запрещено. Раз как-то слышал Егор от мужиков про Юлу. Рассказывал Кирша Деревянный, молодой мужик, самый отчаянный в таборе.

— Бедного он никак не обидит. Еще поделится, А мироедам, бурмистрам да приказчикам от него горе. Где появится — уж там, глядишь, приказчик без пистолета да без охраны нос из заводу высунуть боится.

— Кирша, а ты расскажи, как Макар Юла воеводу повстречал.

— Это нашего-то, кунгурского?

— Во-во!

— Это так было. Ехал кунгурский воевода, Кропоткин князь, в монастырь. Сам в коляске, позади двое вершных стражников. В лесу, в глухом месте, повстречалась им телега — едет мужик рваные ноздри. Едет, с дороги не сворачивает. Воевода ему гаркнул: «Ты чего? Еще уши, видно, целы? Эй, верные слуги, дайте ему шелепугов!» А мужик-то и говорит: «Я, — говорит, — Юла». Ну воевода как глотку разинул, так и закрыть не может. У стражников руки не поднимаются. Юла дальше говорит: «А под кусточками сидят все мои товарищи». Воевода глаза скосил — ему почудилось разбойников, может, с тыщу. Сидит князь ни, живой ни мертвый. Юла с телеги соскочил, подходит: «Что с тебя взять, воевода?. Давай шапками поменяемся». Надел его соболью, ему прихлопнул свой колпак. Опять на телегу повалился. «Ну, — говорит, — я на дружбу, на беседу не навязываюсь. Объезжайте!» Кучер взял стороной, объехал. Юла себе дальше на телеге, куда знал. И никого-то под кусточками не было. Юла один был.

Шел раз Егор на лесные вырубки — пни пересчитать на какой-то спорной делянке. Шел по розовым холмам: шиповник цвел в полную силу. Пахучие лепестки сидели густо, сплошь покрывали кусты — листьев не видно. Ветерок собирал и сгущал цветочный дух. Такой ветерок налетит, обольет — голова закружится, и сладко щемит сердце. Ни о чем не думалось Егору, шел он и пил полной грудью густой струистый воздух.

Сзади послышался стук сапожных подковок о камни. Егор обернулся. Его догонял Мосолов. Приказчик прыгал с камня на камень, легко неся свое большое тело.

Стараясь заметно не спешить, Егор зашагал к лесу. Он чувствовал, как приближается приказчик. Повернул круто налево, по кустам — нет, не отстает. Вот совсем за спиной… подходит…

—. Чего от меня бегаешь, парень?

Егор исподлобья поглядел на приказчика и промолчал. А тот вытирал лицо платком с голубой каймой и дружелюбно улыбался. Они стояли на лужайке, среди высоких цветущих кустов.

— Никак не угадаю с тобой поговорить… Али совесть нечиста? Я ведь знаю, что ты тагильский. Да это ни к чему теперь, — может, оно даже лучше повернулось. Побег твой… это грех небольшой. Служи, пожалуй, на государевой службе, да и Акинфия Никитича пользы не забывай. За ним, брат, служба-то вернее. Думаешь, пожалел тебя Татищев? Как же, пожалеет! Он назло хозяевам тебя принял, власть свою показать лишний раз. Выгодно ему будет — и отдаст тебя, не задумается. Ты это помни. А пока пользуйся счастьем, заслужи милость Акинфия Никитича. Смекаешь, что делать надо? Чего молчишь-то?

Егор уперся взглядом в траву и ничего не отвечал. Еще и не понимал как следует, к чему клонит приказчик, только чувствовал: к чему-то нестерпимо стыдному.

— Без жалованья пока служишь, верно? Ну, положат потом тебе полтину в месяц. Я ничего не говорю, это тоже деньги, брать надо. Да только на полтину не проживешь. Мать у тебя, знаю, старуха. В Мельковке, что ли, живет? Перебивается с хлеба на квас. Ты один сын, а добрый сын должен печься о матери. Вот и подкопил бы денег ей на коровку. С коровкой-то много веселей. Да и о себе подумать пора: молод-молод, а не мальчишка. Без денег-то везде худенек. Верно я говорю? — Ответа не дождался, но продолжал не смущаясь: — На твоей должности ты нам много пользы можешь принести. Шихтмейстер-то глуп, как теленок, а нравный, — видно, много захотел. Ну, ничего, обуздается. А ты будешь получать от меня по рублю в месяц — это так, ни за што, ни про што. Да еще разные награды, за каждую услугу особо, я расскажу при случае. Из всего надо уметь деньги выжимать.